Вступление в должность
Шрифт:
— Вот и прекрасно.
— Теоретически я подкована, поскольку когда-то штудировала педагогику, читала Песталоцци, Ушинского и Макаренко. А вот практически большой вопрос!
— А в чем ты видишь расхождение?
— Павлик, ты вернешься домой и займешься этим вопросом. Ей-богу, я тебе целиком и полностью его вверяю.
— Хорошо, хорошо. Света неглупая девочка.
— Неглупые девочки тоже… Ладно, не дергай правой бровью. Я ведь знаю, что это означает несогласие. Молчу.
Ира пробыла у Павла часа два, и когда еще через час
«А вдруг они стоят в другом подъезде, не в нашем доме? — подумалось ей. — Может, вправду лучше, если мальчик будет заходить к нам?»
— Дочь моя, что ты ела, что пила сегодня? — весело спросила Ира, когда Света открыла ей дверь. — Возьми сумку. В ней много вкусного и твой любимый зефир. И привет тебе большой от папы. Это от папы, — поцеловала она Свету.
— А он мне днем звонил, мы разговаривали. Мам, тебя ждут, — тише сказала Света, указав глазами на дверь.
Но Аля уже сама вышла из комнаты: рыженькая, курносая, большеротая. Нос у нее красный, веки вспухшие. Плакала она, что ли?
— Здравствуйте, Ирина Николаевна.
— Здравствуй, Аля. Заждалась меня? Ты кстати приехала, — Ира слегка обняла Алю за плечи.
Неожиданно Аля припала к ней и громко зарыдала.
— Что мне делать, Ирина Николаевна?.. Что делать?.. — говорила она сквозь слезы. — Помогите мне…
— Что случилось? — растерялась Ира. — Пойдем в комнату, пойдем…
— Такая беда… просто страшно… Но надо же что-то делать, — плакала Аля.
— Беда? Что-нибудь с Машей, с мужем? — Ира усаживала Алю в старенькое раздвижное кресло. — Света, дай воды!..
Света быстро принесла стакан воды и осталась в комнате, испуганно глядя на Алю. Та заливалась слезами. Слезы текли по ее лицу, подбородок дрожал, зубы стучали по стеклу, когда она пила воду. — Что случилось, Аля? Говори же, — Ира присела на стул возле Али.
— Сейчас… — Аля ладонями вытирала слезы. — Маму посадили…
— Посадили? За что, когда?..
— Вчера с работы забрали… У нас был обыск… все описали, — Аля терла и терла ладонями лицо. Вид у нее был пришибленный, жалкий…
Известие ошеломило Иру.
— Что ты говоришь? Это ужасно!.. Но если ничего такого нет, если окажется…
— Ничего не окажется, Ирина Николаевна, — громко всхлипнула Аля. — Вы же сами знаете… Все проходило через ее руки… все, что в ресторане… Может, кто-то из них и выкрутится…
— Так она не одна арестована? — догадалась Ира.
— Ну да… Начальник кондитерского…
— Ах, Матвей Зиновьевич! — непроизвольно вырвалось у Иры.
— Ну да… Еще Бузенков, Рудич и Буравчик.
Никаких этих Бузенковых-Рудичей-Буравчиков Ира не знала и не слышала о них. А может, это те самые, кого она
Может, это и были те самые Бузенковы-Рудичи-Буравчики?..
— Так их целая группа? — для чего-то уточнила Ира, хотя и так было ясно, что арестованы пятеро.
— В том-то и дело… Групповое — самое страшное… — Аля снова заплакала и быстро проговорила: — Ирина Николаевна, помогите нам, поймите меня…
— Тебе, наверно, нужны деньги, — догадалась Ира, — Я тебе сейчас же отдам те, что должна вам. Света, в сумке на дне — мой кошелек. Быстренько неси!
— Не деньги, не деньги, — горько усмехнулась Аля. — Деньги есть… Может, у вас есть знакомые в прокуратуре? Или следователь… какой-нибудь судья?.. Чтоб кто-нибудь взялся ее спасти.
— Откуда же у меня такие знакомые? — удивилась Ира.
— Вот видите, все теперь так… — Аля жалко скривилась. — Теперь все в сторону.
— Послушай, Аля, дело не в этом, — вдруг рассудительно заговорила Ира. — Даже если бы у меня и были такие знакомые — чем они могут помочь? Они скажут единственное: разберутся, если не виноваты — освободят. Ты меня понимаешь?
— И Костя такой сволочью оказался, — снова заплакала Аля. — Забрал свои чемоданы и ушел к своей матери. Его-то вещи не описали!.. А когда все хорошо было, он шелковый был… («Вон Костя наш: девяносто чистыми приносит, Машке на конфеты» — это Дарья Игнатьевна о зяте.)
Ира понимала состояние Али: мать посадили, муж ушел, осталась с дочкой, сама не работает, и бабушка старушка… Было все хорошо — и вдруг такой поворот. Вот и мечется, не знает, куда кинуться, у кого просить приюта и защиты…
Ира старалась утешить Алю, горевала вместе с ней, уверяла, что все обойдется, хотя была убеждена, что ничего не обойдется: пришел час расплатиться Дарье Игнатьевне за «шикарную жизнь». («Ты же знаешь, как я живу. У меня одного птичьего молока не хватает».) Невеселый итог — тюрьма на склоне лет. Вот тебе и фунт изюма!
Но говорить подобное Але было бы жестоко. По-человечески Ире было жаль Алю, вот такую — плачущую, беспомощную, жалкую, убитую горем. Наверно, с той минуты, как арестовали мать, у Али не просыхают глаза. Ира напоила Алю чаем, предложила остаться ночевать.