Вся плоть - трава
Шрифт:
– Это ты уже говорил. Ты пошел за Таппером и очутился в другом мире. Где он находится, этот мир?
Нэнси - как все женщинам задает невозможные вопросы!
– Точно не знаю, но он в другом времени. Может быть, разница только в одну секунду.
– А вернуться ты можешь?
– Попробую. Что выйдет - не знаю.
– А я не могу тебе как-нибудь помочь? Или все мы - весь город?
– Слушай, Нэнси, это пустой разговор. Скажи лучше, где твой отец?
– Он сейчас у тебя дома. Там полно народу.
– Ждут? Меня?
– Ну да. Понимаешь, они все обыскали и знают, что в Милвиле тебя нет, и многие считают, что ты знаешь, в чем секрет…
– Это насчет барьера?
– Да.
– И они здорово злы?
– Некоторые - очень.
– Слушай, Нэнси…
– Не трать зря слов. Я и так слушаю.
– Можешь ты пойти туда и потолковать с отцом?
– Конечно!
– Вот и хорошо. Скажи ему, что когда я вернусь… если только сумею… мне надо будет с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь наверху. На самом верху. Может, даже с президентом или кто там к нему поближе. Или с кем-нибудь из Организации Объединенных Наций.
– Кто же тебя пустит к президенту, Брэд?
– Может, и не пустят, но мне нужно добраться до кого-нибудь там повыше. Мне надо им кое-что сообщить, правительство должно об этом знать. И не только наше - все правительства должны знать. У твоего отца наверняка найдутся какие-нибудь знакомые, с кем он может поговорить. Скажи ему, дело нешуточное. Это очень важно.
– Брэд… Брэд, а ты нас не разыгрываешь? Смотри, если это все неправда, будет ужасный скандал.
– Честное слово, - сказал я. - Нэнси, это очень серьезно. я говорю тебе чистую правду. Я попал в другой мир, в соседний мир…
– Там хорошо, Брэд?
– Недурно. Всюду одни цветы, больше ничего нет.
– Какие цветы?
– Лиловые. Их мой отец разводил. Такие же, как у нас в Милвиле. Эти цветы все равно что люди, Нэнси. И это они огородили Милвил барьером.
– Но цветы не могут быть как люди, Брэд!
Она говорила со мной, как с маленьким. Как с младенцем, которого надо успокоить. Надо же: спрашивает, хорошо ли здесь, и объясняет, что цветы - не люди. Уж эта мне милая, деликатная рассудительность.
Я постарался подавить злость и отчаяние.
– Сам знаю. Но это все равно. Они разумные и вполне общительные.
– Ты с ними разговаривал:
– За них говорит Таппер. Он у них переводчиком.
– Да ведь Таппер был просто дурачок.
– Здесь он не дурачок. Он может многое, на что мы не способны.
– Что он такое может? Брэд, послушай…
– Ты скажешь отцу?
– Скажу. Сейчас же еду к тебе домой.
– И еще, Нэнси…
– Да?
– Пожалуй, ты лучше не говори, где я и как ты меня отыскала. Наверно, Милвил и так ходит ходуном.
– Все просто взбеленились, - подтвердила Нэнси.
– Скажи отцу, что
– Хорошо. Береги себя. Возвращайся целый и невредимый.
– Ну, ясно, - сказал я.
– А ты можешь вернуться?
– Думаю, что могу. Надеюсь.
– Я все передам отцу. Все в точности, как ты сказал. Он этим займется.
– Нэнси. Ты не беспокойся. Все обойдется.
– Ну, конечно. До скорой встречи!
– Пока! Спасибо, что позвонила.
– Спасибо, телефон, - сказал я Тапперу.
Таппер поднял руку и погрозил мне пальцем.
– Брэд завел себе девчонку, - нараспев протянул он. - Брэд завел себе девчонку.
Мне стало досадно.
– А я думал, ты никогда не подслушиваешь, - сказал я.
– Завел себе девчонку! Завел себе девчонку!
Он разволновался и так и брызгал слюной.
– Хватит! - заорал я. - Заткнись, не то я тебе шею сверну!
Он понял, что я не шучу, и замолчал.
14
Я проснулся. Вокруг была ночь - серебро и густая синева. Что меня разбудило? Я лежал на спине, надо мной мерцали частые звезды. Голова была ясная. Я хорошо помнил, где нахожусь. Не пришлось ощупью, наугад возвращаться к действительности. Неподалеку вполголоса журчала река; от костра, от медленно тлеющих ветвей тянуло дымком.
Что же меня разбудило? Лежу совсем тихо: если оно рядом, не надо ему знать, что я проснулся. То ли я чего-то боюсь, то ли жду чего-то. Но если и боюсь, то не слишком.
Медленно, осторожно поворачиваю голову - и вот она, луна: яркая, большая - кажется, до нее рукой подать, - всплывает над чахлыми деревцами, что растут по берегу реки.
Я лежу прямо на земле, на ровной, утоптанной площадке у костра. Таппер с вечера забрался в шалаш, свернулся клубком, так что ноги не торчали наружу, как накануне. Если он все еще там и спит, то без шума, из шалаша не доносится ни звука.
Слегка повернув голову, я замер и насторожился: не слышны ли чьи-то крадущиеся шаги? Но нет, все тихо. Сажусь.
Залитый лунным светом склон холма упирается верхним краем в темно-синее небо - это сама красота парит в тишине. Хрупкая, невесомая… даже страшно за нее: вымолвишь слово, сделаешь резкое движение - и все рассыплется - тишина, небо, серебряный откос, все разлетится тысячами осколков.
Осторожно поднимаюсь на ноги, стою посреди этого хрупкого, ненадежного мира… Что же все-таки меня разбудило?
Тишина. Земля и небо замерли, словно на мгновенье привстали на цыпочки - и мгновенье остановилось. Вот оно застыло, настоящее, а прошлого нет и грядущего не будет - здесь никогда не прозвучит ни тиканье часов, ни вслух сказанное слово…