Всячина
Шрифт:
– Ага. Папа позвал, а мы сразу и пришли. Только далеко было идти. Поэтому долго.
– А бабайка?
– он осторожно выглядывает из-под кровати и осматривает прилегших вдоль стен здоровенных обвешанных оружием бойцов.
– А мы твоего бабайку прогоним. Вот сейчас все отдохнут, встанут, и мы вместе прогоним бабайку.
– Бабайка большой, - с сомнением говорит малыш.
Нет, все же до чего они смешные, эти дошколята. Вот только тут психолог нужен был детский. А послали его, Психа. Думали о психологической
– Бабайка большой, - соглашается Псих, растянувшись на спине и смотря в прогнувшуюся под весом бойцов кроватную сетку.
– А нас все равно много. И у нас автоматы. Знаешь, как здорово бьет пуля в девять миллиметров?
– Больно?
– Ха! Еще как больно! А если все сразу начнут пулями в бабайку? Он же сам тогда испугается и убежит.
И самое главное - это же никакой не обман. Не страшны спецназу никакие детские бабайки. Им и настоящие террористы не страшны. Все лягут, если нужно, а последнего жителя поселка вытащат. Поэтому можно спокойно лежать и шептаться с пареньком. Он, вроде, отмяк немного. Прижимается к плечу, шепчет в ухо.
– Бабайка большой. А ты, что, совсем не боишься бабайку?
– Я тоже уже большой, - отвечает Псих.
– Мне двадцать пять лет, представляешь? Тебе пять, да? Я в пять раз больше тебя! Поэтому я не боюсь бабайку. А вот они еще больше! Они совсем никого не боятся! Никого-никого!
Осенью темнота наступает быстро. Под кроватью вообще - густая темень. Тут бы и уснуть, как все, да нельзя. Работа такая - успокаивать и лечить. Словами лечить. Врать, то есть. Потому и врач. Хотя, какое же тут вранье? Оружие у них у всех есть. Возраст взрослый - никакие бабайки, значит, не страшны. А мальчишка успокоился, задремал на его плече.
И тут командир встал и скомандовал вполголоса. Начался лязг металла, топот подкованных ботинок, щелканье затворов, разговоры во весь голос.
– Бабайка! Бабайка!
– прижался проснувшийся мальчишка дрожащим комочком.
– Бабайка придет! Тс-с-с! Нельзя шуметь! Нельзя!
– Ты же мужик! Хватит уже бояться какого-то бабайку. Смотри, они сейчас все как пойдут - и его сразу прогонят. А мы пойдем следом за ними.
– К папе?
– К папе, конечно!
– А бабайка пустит?
– сомнение в голосе, но сам выглядывает, смотрит.
– Мы его прогоним далеко! Очень далеко! Пошли потихоньку, вылезай!
Командир отдает приказания. Психу кивает - идешь последним. Самым последним. Твоя задача - паренек. Остальные - пробиваемся клином, разворачиваемся, прикрывая фланги, за Психом сворачиваемся и - бегом, бегом... Не нравится командиру тут что-то. Вернее, все не нравится. Очень сильно не нравится. И никому не нравится. То, что пропали оставшиеся снаружи - это плохо. Это потери. Но вот ни выстрела, ни вскрика, ни сигнала. Значит, сегодня работаем против профессионалов.
– Попрыгали!
– Бабайка! Бабайка идет!
Псих прижал мальчишку к себе, пожал плечами на высверк командирских глаз. А что он мог поделать? Запуган парень. Дрожит весь. Тут и взрослому-то не по себе...
Двое встали у дверей. Командир начал отсчет, загибая пальцы. Вот все пальцы сжались в кулак - вперед! Дверь вылетела с треском, за ней вывалилась первая двойка, сразу - вторая, третья. И командир, махнув рукой Психу, шагнул за порог, скользнул невидимкой в тьму коридора, согнувшись.
А Псих задержался. Пацан вывернулся как-то, упал с рук и снова укатился под кровать. Это, значит, во-первых. А во-вторых - где, блин, стрельба? Где сплошной непрерывный огонь, подавляющий противника? Где выстрелы с той стороны? Где хоть какой-то шум? Прорыв это - или как?
Из-под кровати тонкая рука ухватила за штанину, дергая к себе.
– Ну, что ты там?
– Там бабайка! Бабайка!
– да он же плачет навзрыд...
Натурально плачет.
– Туда нельзя! Так нельзя! Бабайка! Бабайка!
– Ну, что ты, маленький. Не бойся ты. Нет там никого...
Никого?
Только вот скрипят половицы в коридоре под тяжелыми шагами. Страшно скрипят, трещат, чуть не проламываясь.
Псих нырнул под кровать, обхватил дрожащего мальчишку, выкинул вперед ствол пистолета, ловя на мушку черноту дверного проема - готов! Покажись только, гад!
Но только шаги по коридору. Медленные и очень тяжелые. От тяжести шагов вздрагивает весь дом. Звенит посуда в шкафу. Туда - сюда звучат шаги. К выходу - обратно. А где же теперь весь наш спецназ?
– Бабайка!
– шепчет, трясясь, пацан в самое ухо и зажимает Психу рот маленькой грязной ладошкой.
...
– Вот, сами можете убедиться. Он просто неуправляем.
По одиночной палате мечется фигура, бьется о стены, обитые мягким, катается по полу, рвет волосы, которых и так осталось мало на голове. Волосы белые.
– Это действительно он? Почему - седой?
– Такое бывает. Стресс у него какой-то.
Вот начинает расшатывать кровать. Попал в резонанс. Кровать все сильнее качается. Еще немного - вырвутся скрепы из пола, повалит кровать набок, припрет дверь...
– Сидоров, так твою, - рявкает в микрофон санитар.
– Нельзя шуметь! Бабайка придет!
...
– Вот, видите? Он теперь так тихо будет лежать под кроватью, не шевелясь, пока мы не придем уколы ставить.
– В детство впал, что ли? Что еще за бабайка?
– Откуда нам знать? Но только это слово его останавливает. Он его бормочет постоянно. Наверное, что-то из детских кошмаров проснулось.
– Ну, ладно. Это с ним надолго, похоже. Ничего не спросить, ничего не узнать. А что с мальчиком?