Вторая кожа
Шрифт:
— Ты принадлежишь к семье Леонфорте, — сказала она Джеки, почти слово в слово повторяя фразу Чезаре. — Твоя семья никогда не забудет, что ты здесь, и никогда тебя не простит. Есть только один способ положить этому конец: ты должна умереть.
Как раз в то время в монастыре находилась молодая женщина, умиравшая от неизлечимой болезни. Врачи оказались бессильны помочь ей, и она попросилась из больницы в монастырь, чтобы там дожить свои последние дни. Конечно же, Бернис приняла ее безоговорочно.
— Сестра Агнес немного похожа на тебя лицом и фигурой, — сказала настоятельница. — Конечно, никто никогда не принял бы вас за сестер, но для нашей цели такого сходства достаточно.
— Но...
— Никаких
Девушка нехотя согласилась, но где-то в глубине души сомневалась, было ли это действительно Божьей волей или частью планов Бернис Византийской.
Джеки и настоятельница до тех пор обсуждали мельчайшие детали задуманного, пока не убедились в том, что все хорошо предусмотрели. Но, как любила говаривать Мэри Маргарет, Бог не любит запланированные действия и всегда старается разрушить их тем или иным способом.
Когда машина, которая, согласно плану, должна была сбить Джеки, выскочила на улицу, неподалеку появился Чьярамонте. Он шел в булочную, надеясь увидеть там любимую. За последние полгода девушка ходила туда в одно и то же время. Джеки стояла у стен монастыря, наблюдая за всем, что происходит, а по улице шла женщина-каскадер, которую наняла Бернис. Она привыкла «умирать» по нескольку раз в день во время кино— и телевизионных съемок. До самого последнего момента каскадер, которая была одета и загримирована под Джеки, не замечала Пола Чьярамонте. Когда он окликнул ее, она повернулась, и парень увидел ее лицо. Бросившись вперед, Пол рванул женщину из-под колес автомашины, а сам попал под ее удар. Джеки даже показалось, что она услышала хруст сломанных костей.
Обо всем дальнейшем позаботилась Бернис, так как Джеки была слишком убита горем. Настоятельница отвечала на вопросы полиции и следователя, она же говорила и с директором похоронного бюро, которого уговорила не открывать крышку гроба, ибо лицо жертвы было изуродовано до неузнаваемости. На самом деле в гробу покоилось тело Агнесы.
Все дальнейшее прошло гладко, как и предсказывала настоятельница. Однако после похорон произошло то, что чуть было не испортило все дело. Бернис заверила девушку, что Пол находится в лучшей клинике. Монастырь через подставных лиц оплатил все операции, которые сделали молодому человеку. Казалось, беспокоиться было не о чем. Однако в один прекрасный день Бернис сказала Джеки, что Пол постоянно интересуется подробностями инцидента.
— Похоже, парень не верит, что ты действительно погибла. Он ведь увидел лицо женщины-каскадера и, естественно, заподозрил что-то неладное.
— Оставьте все, как есть, — посоветовала ей девушка, — ничего не предпринимайте.
— Но из-за этого парня могут возникнуть проблемы, он утверждает, что выхватил женщину из-под колес...
— Поговорит и перестанет, — настаивала на своем Джеки. — Я знаю Пола. Он просто не хочет примириться с моей смертью, вот и все!
Однако, оставшись одна, девушка почувствовала, что сама во всем виновата. Одна-единственная ночь любви практически сорвала все их планы. Джеки молилась о том, чтобы Пол поскорее все забыл и как-то устроил свою жизнь, дал бы ей возможность уединиться в монастыре. Думала она и о матери. Раньше девушка не очень-то уважала свою мать за то, что та примирилась с образом жизни семьи, закрывала глаза на вымогательство, шантаж и убийства, которые происходили вокруг. Мать в ее глазах была ничуть не лучше мужчин, которые всем этим занимались. Но теперь Бог просветил ее, и Джеки поняла, сколько мужества потребовалось матери, чтобы вопреки всем семейным устоям привезти дочь в монастырь
Молодая послушница была одна в часовне. Начали звонить колокола, эхо этого звона еще долго гудело под каменными сводами. Джеки продолжала молиться — за свою мать и за себя саму.
Книга третья
Двойник
Мы плохо всматриваемся в жизнь, если не замечаем в ней той руки, которая щадя — убивает.
Токио — Саут-Бич
Городской дом Кисоко в раннем утреннем свете выглядел заброшенным и пустым. Нависающие над ним огромные особняки хмуро глядели на неказистого малыша. Дождь прекратился, и, когда Николас слез со своего мотоцикла, сквозь просвет в тучах проглянуло солнце, залив все розовым, как внутренняя поверхность морской раковины, светом. Листья, сорванные ночным ветром, лежали на мостовой, словно следы, оставленные невидимыми духами.
Дверь открыла молодая женщина в одежде горничной, и Николас представился. С некоторой неохотой она впустила его в дом.
— Хозяйка еще не принимает. — Голос у горничной был слабый и невыразительный, как свист ветра в камышах.
— Нет нужды беспокоить Кисоко-сан, — сказал Николас. — У меня дело к Нанги-сан.
— Боюсь, что старик еще не проснулся, — донесся энергичный голос из дальнего конца прихожей. — Может быть, я смогу вам помочь?
Николас увидел человека средних лет, ехавшего к нему через вестибюль на инвалидной коляске. У него было длинное, породистое лицо с большими, блестящими карими глазами, обманчиво мягкими на вид. Во время движения хромированного инвалидного кресла было заметно, как работают сильные мышцы его торса. На мраморном полу вестибюля колеса шуршали чуть слышно. Горничная взглянула на него и удалилась вверх по лестнице.
— Я полагаю, Кисоко-сан... — начал Николас.
— Это моя мать, — прервал его инвалид. — Она ничего не рассказывала вам обо мне, да? — Он пожал массивными плечами. — Это на нее похоже. Меня зовут Кен, и я уже знаю о вас, Линнер-сан. — Он не поклонился и не протянул руку, вообще никак не попытался приветствовать Николаса.
— Хотя я и дал вашей матери слово не тревожить больного, но все-таки должен поговорить с Нанги-сан. Есть ряд деловых вопросов, в которых я кое-чего не могу понять.
Кен сцепил пальцы, и Николас увидел, что они покрыты мозолями.
— Это наиболее часто встречающаяся ипостась человеческого бытия. Неведение. — Инвалид снова улыбнулся. — Просто одни люди бывают более невежественны, чем другие.
Николас все смотрел на Кена. Кого он ему напоминал?
— Я беспокоюсь за Нанги-сан.
— Я думаю. Отвратительная болезнь — старость. — Кен положил свои огромные руки на колени. — Но с ним все будет в порядке, не беспокоитесь. — Он наклонил голову к плечу. — А вы знаете, что когда-то они были любовниками?
У Кена была неприятная манера разговаривать. Он напоминал следователя, который ведет допрос.
— Понятия не имею. — Николас лгал и делал это без особого труда.
— Неважно. Об этом едва ли кто вообще знает. — Кен, казалось, на мгновение задумался. — Они встретились в 1948 году в торуко, это нечто вроде турецкой бани, только на японский манер. Во время послевоенной оккупации эти заведения обслуживали американских солдат.
Услышав слово «торуко», Николас вздрогнул. Мать Хоннико тоже работала после войны в таком месте, оно называлось «Тенки».