Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

Правительство Рейно временно укрылось в Шато де Шиссэ на Луаре. Там любовница премьер-министра Элен де Порт указывала подъезжавшим места на парковке, облачившись в красный халат поверх пижамы. Именно страстный натиск любовницы побудил премьера подписать перемирие. После гибели де Порт в аварии Рейно с сожалением писал: ее «сбило с толку желание быть заодно с молодыми, противопоставить себя евреям и старым политикам. Но она думала, что тем самым помогает мне»⁴⁶. Эти настроения разделяли многие французы. В Сюлли-сюр-Луар багровая от возбуждения и гнева женщина орала перед церковью на французского офицера: «Что вы, вояки, сделали, чтобы положить конец войне? Хотите, чтобы нас всех перерезали вместе

с детьми? Почему вы все еще сражаетесь? Уж этот мне Рейно! Доберись я до него – глаза бы вырвала негодяю!»⁴⁷

А в штаб-квартире вермахта царило ликование. Генерал Эдуард Вагнер 15 июня писал: «Пусть будет занесено в историю наших дней и историю мира, как [начальник генштаба вермахта Франц] Хальдер, сидя перед картой с масштабом 1:1 000 000 сантиметром вымеряет расстояния и уже разворачивает войска на том берегу Луары. Сомневаюсь, чтобы сочетание холодного рассудка и горячего энтузиазма [генерала Ханс фон] Зеект когда-либо прежде находило столь блестящее выражение, как в генеральном штабе при нынешней кампании. И вопреки всему следует воздать честь фюреру, ибо только его решимость привела к такому исходу»⁴⁸.

Вечером 12 июня Вейган предложил просить о перемирии. Рейно хотел сформировать вместе со своим кабинетом министров правительство в изгнании, но маршал Филипп Петен отверг эту идею. 16-го Рейно убедился, что большинство министров выступают за капитуляцию, и отказался от своего поста в пользу Петена. Наутро маршал обратился по радио к французскому народу: «С тяжелым сердцем я говорю вам сегодня о необходимости прекратить борьбу». Мало кому из французских солдат хотелось жертвовать своей жизнью на поле боя после такого заявления.

И все же отважные, пусть и тщетные, попытки сопротивления еще случались. Под Шатонефом упорно удерживал свои позиции пехотный батальон. Другой случай стал национальной легендой: когда колонны беженцев и дезертиров переправлялись через Луару, начальнику французского кавалерийского училища в Сомюре, старому боевому ветерану полковнику Даниэлю Мишону было велено прикрывать мосты силами 780 кадетов и инструкторов. Полковник собрал их всех в сомюрском театре и объявил: «Господа, от училища требуется принести себя в жертву. Франция полагается на вас!» Один из кадетов, Жан-Луи Дюнан, бросивший ради военного обучения архитектурную школу в Париже, восторженно писал родителям: «Я с нетерпением жду битвы, как и все мои товарищи. Нам предстоят в сто раз худшие испытания, но я встречу их с улыбкой»⁴⁹.

Мэр города уже потерял на поле боя сына-солдата. Он знал, что Петен готовит капитуляцию, и заклинал Мишона не превращать в арену сражения старинный Сомюр. Полковник презрительно отмахнулся: «Я получил приказ защищать город. На карту поставлена честь училища». Он отослал в тыл 800 коней, а кадетов распределил небольшими отрядами, каждый во главе с инструктором, по 40-километровой линии фронта – в тех местах, где возможно было переправиться через реку. Рядом с кадетами стояли несколько сотен новобранцев из алжирской пехоты и сколько-то отбившихся от своих подразделений солдат; в помощь им прислали горсточку танков. Около полуночи 18 июня, когда передовые отряды немецкой кавалерийской дивизии под командованием генерала Курта Фельдта приблизились к Сомюру, их встретил шквал огня. Немецкий офицер в сопровождении пленника-француза выступил вперед, размахивая белым флагом и пытаясь вступить в переговоры, – в них стали стрелять и бросать гранаты, обоих парламентеров убили. Тогда германская артиллерия принялась обстреливать Сомюр, а по всей линии обороны там и сям вспыхивали ожесточенные локальные схватки.

Оборонявшиеся являли примеры мужества, которые еще лучше запомнились благодаря сознательной игре на публику. Кадет Жан Лабуз выразил сомнение в разумности приказа держаться до последнего:

«Мы готовы умереть, но ради чего?» – и офицер (которому тоже вот-вот предстояло погибнуть) ответил: «Мы гибнем не зря. Мы все умрем за Францию». Другой офицер, под Милли-ле-Мегон, в полночь поднял с постели сельского священника и велел ему дать напутствие кадетам, перед тем как они пойдут на смерть, – 200 человек успели принять причастие в сумеречной деревенской церкви, прежде чем вновь разгорелся бой. Французы взорвали под Сомюром мосты и 19-го, а также 20 июня пресекали неоднократные попытки немцев переправиться через Луару на лодках.

Тогда оккупанты форсировали реку выше и ниже по течению, обойдя Сомюр с флангов. Пал последний пункт обороны кадетов: ферма под Анисом, в 5 км к юго-западу от города. Там погибли вместе со своими наставниками десятки кадетов, в том числе бывший студент архитектурного училища Жан-Луи Дюнан. Погиб под Анисом и Жан Аллен, перед войной успевший стать многообещающим композитором и органистом. Аллен был награжден Военным крестом во Фландрии, эвакуировался из-под Дюнкерка, тут же вернулся из Англии и вновь вступил в бой – на этот раз последний. В сумке его мотоцикла были найдены листы незаконченного музыкального сочинения.

Дезертиры и гражданские смотрели на столкновения под Сомюром со стороны, браня и высмеивая последних защитников за глупое упорство, за ненужное кровопролитие. Но, когда Франция капитулировала, а глубоко удрученный старик – полковник Мишон – оставил безнадежную позицию и повел своих кадетов на запад в надежде дать бой где-то еще, патриоты подхватили историю этого отважного противостояния: по крайней мере под Сомюром нашлись бойцы, которые вели себя с честью. Ставились памятники таким людям, как лейтенант Жак Депла, который погиб вместе со своим эрдельтерьером Нельсоном, защищая вместе с Мишоном остров Жанн. С военной точки зрения стычки 19–20 июня не имели никакого смысла. Но с моральной точки зрения они приобрели огромное значение для народа Франции – если не сразу, то впоследствии.

Большая часть армии тем временем ожидала, пока ее возьмут в плен. Лейтенант Жорж Фридман, в мирной жизни философ, писал: «Ныне у многих французов я не вижу ни следа скорби о несчастиях их страны. Я наблюдал лишь облегчение, самодовольное, порой даже радостное, низменное атавистическое удовлетворение при мысли, что для нас война окончена, а до других нам и дела нет»⁵⁰. Французские правые аплодировали приходу Петена к власти. Один из приверженцев маршала писал другу: «Наконец-то мы победили». Самого Петена, объезжавшего после заключения перемирия страну, повсюду встречали огромные, истерически приветствовавшие его толпы. Людям казалось, что нацисты не причинят им такого зла, какое принесла бы затянувшаяся безнадежная война. И надолго остались в сердцах французов зависть, горечь, ожесточение против англичан: их-то Черчилль сумел, вопреки очевидной вроде бы реальности, привести к совершенно иному убеждению.

Завоевание Франции и Нидерландов обошлось Германии в 43 000 убитых и 117 000 раненых; Франция потеряла около 50 000 убитыми, Британия – 11 000; 1,5 млн оказались в немецком плену. Британцам повезло вторично – еще одно чудесное избавление, еще один Дюнкерк⁵¹. После эвакуации Экспедиционного корпуса Черчилль принял этически верное, хотя с военной точки зрения нелепое решение – направить на Континент подкрепление, чтобы укрепить пошатнувшуюся решимость французского правительства. В июне через Ла-Манш переправились две плохо снаряженные дивизии и присоединились к остаткам британской армии на том берегу. После заключения перемирия немцы были так заняты, что удалось эвакуировать в Англию через северо-западные порты Франции почти 200 000 человек, потеряв лишь несколько тысяч из них. Черчиллю повезло: последствия предпринятой им авантюры не обрушились ему на голову.