Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

Одно из самых подлых мошенничеств, раскрытых в ту пору: крупнейший военный подрядчик, Кливлендская национальная компания алюминиевых и бронзовых сплавов (National Bronze and Aluminum Foundry Company of Cleveland), сознательно продавала металлолом под видом двигателей для истребителей. Четверо руководителей компании угодили за решетку. Американская компания по производству патронов в Сент-Луисе (US Cartridge Company of St Louis) выпускала миллионные партии бракованных боеприпасов – солдатам на фронте это мошенничество могло стоить жизни. Гражданское население приобретало недоступные законным образом товары на черном рынке, многие компании ускользали от ценового контроля. Один американец с горечью замечал, что Европа оккупирована, Россия и Китай сражаются с вражескими полчищами, Британия подвергается бомбежкам, а США, единственная страна среди великих держав, «ведет войну только в своем воображении». Пёрл-Харбор, давнишний расизм и слухи о японских жестокостях

способствовали тому, чтобы американцы возненавидели своего азиатского противника, но вплоть до конца войны американцы не чувствовали той вражды к немцам, которая была так свойственна европейцам, – они даже на Гитлера не могли толком рассердиться за преследования евреев. Военный историк Форрест Пог позднее с изумлением отзывался об армии Брэдли во Франции: «Эти ребята не проявляли желания воевать. Их никак не расшевелить было, пока немцы не подстрелят кого-то из их товарищей»⁷. Профессор Норман Майер из Мичиганского университета – бихевиорист, известный наблюдениями над крысами, – считал, что более эффективным стимулом сражаться для американцев будет лишение бензина, шин и гражданских свобод, апелляция же к идеалам тут не поможет⁸. Но это уж чересчур цинично – многие люди проявили в ту пору искренний патриотизм, да и мужество многих американцев подтверждалось на поле боя. Однако верно и то, что из-за отдаленности Соединенных Штатов от основных театров войны, отсутствия угрозы непосредственного нападения на страну или даже серьезных для нее трудностей, в народе не вспыхивала та страсть, которая воспламеняла граждан других государств, страдавших в оккупации или под бомбежками.

После Пёрл-Харбора политическое и военное руководство США сознавало, что им, как прежде британцам, придется пройти через поражения и унижения, прежде чем народ соберется с силами и даст отпор японскому милитаризму. О враге знали и понимали очень мало даже те, кому предстояло сойтись с ним лицом к лицу. «Внезапно до нас дошло, что мы абсолютно ничего не знаем о япошках, – вспоминал Фред Мирс, служивший на авианосце. – Мы слыхом не слыхали об их самолетах Zero. Какого уровня их авиация, их пилоты? Насколько силен японский флот? Какие сражения нам предстоят и где? Мы были до ужаса неподготовленными»⁹.

Многие американцы давно уже поняли необходимость вступления в войну. Но так происходит в любом конфликте: пока не засвистят пули, не начнут тонуть корабли и погибать близкие или по крайней мере боевые товарищи, даже профессиональные вояки не распаляются гневом и нетерпением. «Поразительно, как много времени нам понадобилось, чтобы сориентироваться и начать реагировать быстро и по делу, – вспоминал американский моряк Элвин Кернан. – Постепенно мы осваивали войну – прежде всего как состояние духа, а потом уж как все остальное»¹⁰. Эрни Пайл на собственном опыте убедился: «Очевидно, такой стране, как Америка, требуется примерно два года, чтобы полностью втянуться в войну. Нужен переходный период, когда мы прощаемся с прошлой жизнью и начинаем жить новой, военной, живем ею так долго, что она превращается для нас в норму»¹¹.

Тем удивительнее, что уже через полгода после Пёрл-Харбора американский флот одерживал победы, изменившие ход войны в Азии. Германия к тому времени четыре года господствовала в Западной Европе, но японский периметр удалось к осени 1942 г. продавить. Продвижение американцев в регионе Тихого океана вскоре выявило неисцелимую слабость противника. Однако сначала американцам пришлось перенести тяжелые удары. В недели после 7 декабря 1941 г. японцы успели захватить Уэйк – правда, при первом натиске атаковавшие понесли тяжелые потери. Генерал Дуглас Макартур, возглавлявший оборону Филиппин, остановил командиров своего воздушного флота, которые предлагали нанести ответный удар. За десять часов после налета на Пёрл-Харбор ответные меры не были приняты – и японцы уничтожили прямо на земле без малого 80 американских самолетов.

На следующий день Макартур начал запоздалую подготовку к эвакуации американских и филиппинских частей на Лусон (полуостров Батаан), который, как представлялось, было бы удобнее оборонять. Однако быстро перебросить большие запасы провианта и боеприпасов было непросто. До начала боевых действий генерал отвергал подобные предложения, считая их проявлением «пассивности». Теперь армия спешно закупала рис у китайских торговцев, а на местных консервных заводах – столько тушенки и фруктов, сколько удавалось раздобыть. 12 декабря Макартур, также с опозданием, уведомил президента Кесона о предстоящей дислокации, а 22-го приступил к исполнению плана. Врачи предупреждали, что на Батаане свирепствовала малярия, поскольку там обитали комары – переносчики этого заболевания, однако лекарствами запасаться не стали. Манила каждый день подвергалась бомбардировкам на протяжении часа, ровно с полудня до 13:00; американские офицеры вынуждены были перенести время ланча на 11:00.

Макартур ожидал, что японцы

высадятся на южной оконечности залива Лингаен, и соответственно разместил свои войска, однако японские силы вторжения смели плохо обученный и толком не вооруженный заслон филиппинцев и высадились у залива. К 22 декабря 14-я армия генерал-лейтенанта Масахару Хомма в количестве 43 110 человек укрепилась на надежном плацдарме. Из-за неисправности торпед лишь одной американской подлодке удалось провести успешную атаку на перевозившие десант корабли. Еще 7000 японцев, не встретив сопротивления, высадились в Леймон-бэй, в 350 км к юго-востоку от основной группировки. Филиппинская армия вскоре рассыпалась. Командующий воздушным флотом генерал Льюис Бреретон, лишившись большой части самолетов, благоразумно перебазировался в Австралию. Макартур в своем коммюнике фанфаронил: «Мои доблестные дивизии мужественно обороняются, отражая врага от священных берегов Филиппин. Мы нанесли противнику серьезный урон, и ему нигде не удалось надежно закрепиться. Завтра мы сбросим его в море».

На самом деле японцы продвигались к Маниле, не встречая серьезного сопротивления. В Вашингтоне главы штабов благоразумно отказались от самой идеи посылать подкрепления. Только в одном Макартуру повезло: японцы хотели первым делом захватить столицу и потому не помешали его отступлению на Батаан. Фотограф Карл Миданс 2 января наблюдал из отеля Bay View, как японцы входили в Манилу: «Они въехали на бульвары в предрассветной дымке со стороны залива – на велосипедах и крошечных мотоциклах. Двигались, не переговариваясь, стройными колоннами, в затихшем городе только и раздавался казавшийся смешным треск одноцилиндровых мотоциклов»¹². Неделю спустя Хомма провел первую атаку на линию обороны американцев и филиппинцев, проходившую поперек полуострова Батаан. Оборонявшиеся без особого труда отразили и это, и последующие нападения, хотя и несли большие потери от бомбежек с воздуха. Они также страдали от жары и голода, ведь на довольствии оказалось 110 000 человек: 85 000 американских и филиппинских солдат и 25 000 гражданских. Инженерный корпус направили в поля собирать и обмолачивать рис. Неподалеку от берега ловили рыбу ставными неводами, но неприятельская авиация их уничтожила. Резали скот. Как и предупреждали врачи, разразилась эпидемия малярии. Медсестра Рут Страуб писала в дневнике: «Мы все живем как военнопленные – стараемся выжить, и больше ничего»¹³.

Но у защитников Батаана энергии и предприимчивости оказалось больше, чем у британской армии в Малайе: все попытки японцев высадить десант в тылу противника заканчивались полным уничтожением этих отрядов. Одно такое подразделение было отброшено на утесы Кинауана. «Десятки японцев, разрывая на себе мундиры, с воплями прыгали вниз на берег, – записал капитан Уильям Дайесс. – Пулеметный огонь взрывал песок в поисках всего, что движется»¹⁴. Японская пехота прорвала периметр обороны и захватила два выступа возле Туола и Котара, но 26 января в кровопролитной контратаке американцы восстановили свою линию обороны. Бомбардировка причинила на удивление мало вреда американским артиллерийским позициям. Когда у кавалерийских лошадей закончился корм, они сами пошли в пищу обороняющимся. Почти вся фауна и флора Батаана отправилась в котел; собирали манго, бананы, кокосы и папайю, динамитом глушили морскую рыбу.

За февраль и март японцам не удалось продвинуться ни на шаг, но и защитники Батаана слабели от голода, к тому же закончилось основное лекарство от малярии – хинин. Макартур на патрульном торпедном катере бежал в Австралию вместе с семьей и приближенными, согласно приказу Рузвельта предоставив в последние недели обреченного сопротивления руководить генералу Джонатану Уэйнрайту. Под конец марта в больницу еженедельно поступало до тысячи заболевших малярией. В лагерях беженцев за периметром, по отзыву лейтенанта Уолтера Уотероуза, условия были «самые кошмарные, какие мне доводилось видеть, с чудовищным уровнем смертности»¹⁵. Бомбардировки уничтожили практически все постройки на крепости-острове Коррехидор, тысячи раненых и больных прятались в тоннеле Малинта.

Для тридцатилетней медсестры из Техаса, лейтенанта Берты Дворски, самым страшным в ее работе оказалось личное знакомство с людьми, которых доставляли к ней тяжело раненными: «Это были парни, с которыми мы общались в офицерском клубе, наши друзья. Тяжелейшее испытание для чувств. Никогда не знаешь, кого доставят следующим»¹⁶. Раненые часто спрашивали, выживут ли они, и врачи обсуждали, следует ли говорить в таких случаях правду¹⁷. Врач Альфред Уэйнстейн записывал: «Дискуссия продолжалась бесконечно, правильного решения никто не знал. По большей части мы выбирали средний путь: уклонялись от прямого ответа, но, если видели, что пациент не жилец, звали капеллана, чтобы тот совершил обряды, написал письмо близким, взял у умирающего то, что тот хотел оставить родным на память. Обычно говорить напрямую ничего и не приходилось»¹⁸.