Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

До 1943 г., когда все изменилось со Сталинградской битвой и бомбардировкой немецких городов, большинство гражданских лиц в Германии, за исключением тех, кто потерял на фронте близких, воспринимали войну скорее как глухую боль, чем как открытую рану. «Возможно ли привыкнуть к войне? – размышляла Матильда Вольф-Монкебург, немолодая жена ученого из Гамбурга в 1941 г. – Этот вопрос мучает меня, и я страшусь утвердительного ответа. Поначалу все это казалось невыносимым, непостижимым, а теперь как-то улеглось и живешь изо дня в день в страшной апатии. Мы все еще располагаем теплом, привычными удобствами, у нас довольно еды, а порой бывает горячая вода, никаких особых усилий, кроме ежедневных походов за продуктами и небольших хозяйственных дел»⁷⁵. Как все немцы, за исключением партийных функционеров, получавших и в этой сфере, как во всех остальных, определенные привилегии, фрау Монкенбург жалуется главным образом на скудный рацион питания: «Все ощутимее пустота внутри, и все острее потребность в чем-то недоступном, – пишет она в 1942 г. – Яркие фантазии дразнят множеством живых красок, воображаются большие сочные бифштексы, молодая картошка, длинные стебли спаржи и рядом золотые слитки масла. Как это унизительно, как это жалко! А есть люди, которые величают это героической

эпохой»⁷⁶. Но лишения, на которые жаловались немцы, были не так уж велики на общем фоне: в Великобритании производство потребительских товаров между 1939 и 1945 г. упало на 45 %, в то время как в Германии только на 15 %. Вероятно, не вся пища была немцам по вкусу (в частности, ежегодное потребление картофеля возросло с 12 млн до 32 млн тонн), но всерьез голод наступил лишь под конец войны, в мае 1945 г.: немцы морили голодом оккупированные страны, чтобы хорошо кормить свой народ.

Голод – универсальная тема этой войны, многократно умножившая страдания. И все же именно здесь нагляднее всего разделение, разные уровни и степени мучений. Гораздо больше людей во всем мире страдало и даже умирало от недоедания, чем в любую предшествовавшую войну, в том числе и в Первую мировую, поскольку в конфликт оказалось вовлечено беспрецедентное число стран и значительная часть сельскохозяйственных угодий была выведена из хозяйственного оборота. Даже в странах, избежавших повального голода, гражданское население сполна ощутило нехватку продуктов. Британская система рационирования гарантировала, что никто не умрет с голоду, а бедняки питались даже лучше, чем в мирное время, но удовольствия эта еда не доставляла почти никому. Деревенская девушка Джоан Иббертсон писала: «Мы были одержимы едой. В первом месте, где я жила, хозяйка готовила овощной гарнир только по воскресеньям, а так в понедельник нам давали холодное мясо и дальше всю неделю сосиски. Иногда она варила к сосиске картошку, но чаще выдавала нам по куску хлеба. Вернешься с работы, после целого дня на подножном корме и пятикилометровой поездки на велосипеде в оба конца – тебя ждут две сосиски на большой, холодной тарелке зеленого стекла. Однажды сосед занес мешок морковки, сказал, что она предназначалась для кроликов, но мы с радостью воспользовались его подаянием. Раз в неделю выдавали яичный порошок, но наша славная хозяйка предпочитала готовить завтрак с вечера, и к утру это угощение, подаваемое на тостах, и выглядело как опилки и так же скрипело на зубах. А в другой раз по утрам на тосты намазывали рыбную пасту… К Рождеству нам разрешили купить курицу, но птица досталась такая старая и жесткая, что мы еле ее разжевали»⁷⁷.

В неделю взрослому англичанину причиталось 100 г жира или масла, 300 г сахара, 100 г бекона, два яйца, 150 г мяса, 50 г чая и неограниченное количество овощей или фруктов по сезону сверх пайка, если таковые удастся найти. Большинство семей пускались на всякие ухищрения, чтобы пополнить этот скудный рацион. Дерек Ламберт запомнил в раннем детстве сцену за общим столом: «Однажды утром с напускной небрежностью на стол ставится банка варенья… Отец, человек, не склонный к проявлениям чувств, намазывает варенье на хлеб и откусывает. Хмурится и спрашивает: “Что это такое?” – “Морковный мармелад”, – отвечает ему мать. С необычной для него демонстративностью отец берет банку, выносит в сад и выливает в яму с компостом»⁷⁸.

Но любой крестьянин из России или Китая или военнопленный в лагере счел бы морковный мармелад роскошью. Кеннет Стивенс, военнопленный, сидел в сингапурской тюрьме Чанги. Он писал: «Здесь мысли все время возвращаются к Еде, любовно задерживаются на ней, я думаю о Горшочке с тушеной Утятиной, об Омлете, о Рыбном Филе, Цыпленке Табака, Кеджери, Фруктовом Муссе, о Хлебном Пудинге и обо всех прекрасных блюдах, которые так хорошо готовили прямо у меня дома»⁷⁹. Стивенс умер в августе 1943 г., так и не отведав больше ничего из любимых блюд. Только в 1945 г. вдова получила из рук его товарища по несчастью дневник мужа и узнала, какими фантазиями он терзал себя – или утешался – на краю могилы. Тем временем средний рост французских девочек в период между 1935 и 1944 г. уменьшился на 11 см, а мальчиков – на семь. Плохое питание способствовало эпидемическому распространению туберкулеза в Европе, и в 1943 г. у четырех бельгийских детей из пяти проявлялись симптомы рахита. В большинстве стран горожане страдали от голода больше, чем сельские жители, поскольку не имели возможности пополнить свой рацион за счет подсобного хозяйства. У бедных не было денег для покупок на черном рынке, который возникал в любой стране к услугам тех, кто располагал достаточными средствами.

Канаду, Австралию и Новую Зеландию проблемы с питанием затронули гораздо меньше, американцы же и вовсе почти их не ощутили. Рационирование Рузвельт ввел только в 1943 г. и то с весьма щедрыми нормами. Журнал для гурманов беззастенчиво изливался: «Пусть импорт европейских деликатесов и сократился, Америка располагает батальонами и полками вкуснейших блюд, поспешающих на защиту аппетита»⁸⁰. Единственным дефицитом стало мясо, но американцам и это давало повод для жалоб. Домохозяйка Кэтрин Рене Янг писала мужу в мае 1943 г.: «Как надоело одно и то же! Хорошего стейка в глаза не увидишь, а ведь именно говядина требуется для подкрепления сил. Отец только что вернулся из магазина, не удалось ничего купить, кроме ненавистной кровяной колбасы»⁸¹. Но если качество питания в военное время и снизилось, количество потребляемой американцами мясной пищи едва ли уменьшилось даже в ту пору, когда крупные партии тушенки снаряжались на экспорт, в Англию и Россию.

Каждое государство по возможности ставит на первое место интересы собственного народа, не принимая во внимание ущерб, который оно может при этом нанести другим. Наиболее жестоко и безоглядно действовали члены оси, и последствия такой политики для покоренных ими народов были наиболее страшными: на Востоке нацисты откровенно морили голодом «низшие расы», лишь бы досыта накормить своих. Но режим оказался настолько слабым в вопросах административного управления, что импорт продуктов в рейх и голодная гибель советского населения отнюдь не достигли масштабов, запланированных министром сельского хозяйства Гербертом Бакке в его «Стратегии голода». Население оккупированных территорий с невероятной изобретательностью прятало от врагов урожай и упорно цеплялось за жизнь вопреки всем прогнозам нацистских диетологов, предусматривающих 30–40 млн голодных смертей.

Впрочем, погибло немало людей. Сельское хозяйство СССР довоенного периода было на редкость неэффективным, а теперь еще значительная часть пахотных земель была захвачена вермахтом. Когда же эти земли удалось вернуть, оказалось, что почти вся сельскохозяйственная техника была украдена или уничтожена и землю опять-таки нечем было обрабатывать. В соответствии с политикой вермахта жить за счет захваченных территорий немецкие солдаты на Востоке потребили, по оценкам, 7 млн тонн русской пшеницы, зарезали 17 млн голов крупного рогатого скота, 20 млн свиней, 27 млн овец и коз, более 100 млн домашних птиц⁸².

Японцы также применяли в своей империи драконовские меры, чтобы обеспечить провизией свой народ, в то время как миллионы жителей Юго-Восточной Азии умирали от голода. Тяжелее всех досталось Китаю, крестьян там грабили и японцы, и собственные армии сопротивления. На провинцию Хэнань в 1942-м вслед за небывалыми морозами и градом обрушилась новая напасть – налетела саранча: в результате миллионы людей стронулись с места и погибали на глазах. Немногие свидетели с Запада не находили слов, чтобы описать этот кошмар: «Правительство норовило выжать из умирающих какие-то недоимки… Крестьяне, питавшиеся корой с деревьев и сухими листьями, обязаны были тащить последний мешок риса сборщику налогов»⁸³. Хотя союзники до подобных зверств не опускались и на их совести жертв намного меньше, национальный эгоизм процветал и здесь. Соединенные Штаты настаивали на том, чтобы и гражданское население дома, и солдаты за морем получали самый щедрый паек, каких бы усилий ни стоила транспортировка этих припасов. На каждый фунт провизии, которую японцы доставляли своим гарнизонам на островах – многие там, например, в Рабауле, последние годы войны были заняты больше работой в своем подсобном хозяйстве, чем боевыми действиями, – американские корабли везли две тонны. Отчасти нежелание американцев пользоваться чужими припасами было вызвано недостаточным профессионализмом других народов в сложном деле консервирования пищи: восемь американских пилотов скончались от ботулизма, поев австралийской свеклы из банки. После этого на места были отряжены американские специалисты, которые должны были научить местных жителей правильно обрабатывать продукты. Майор Белфорд Сибрук из знаменитой сельскохозяйственной компании штата Нью-Джерси прививал цивилизацию в Австралии. Coca-Cola открыла 44 завода в непосредственной близости от театров войны и продавала 95 % от общего числа безалкогольных напитков, появлявшихся в гарнизонных лавках. США сократили ранее согласованные поставки мяса в Великобританию, чтобы не снижать уровень потребления собственных солдат и гражданского населения. Генерал Брегон Сомервелл, известный англофоб, в 1943 г. поддержал мнение своего руководителя транспортировок: англичане, дескать, все еще живут «прилично», вполне могут немного затянуть пояса⁸⁴.

Для итальянцев голод сделался грозной и неотступной реальностью с того самого момента, как страна в 1943 г. превратилась в поле боя. «У моего отца не было постоянного дохода, – вспоминала дочь некогда преуспевавшего римского издателя. – Сбережения разошлись, нас было много, два брата прятались от мобилизации. Я ходила вместе с отцом в бесплатную столовую, а мать стеснялась. Мы варили суп из очисток бобов. Оливкового масла в глаза не видели: за бутылку просили 2000 лир, а свой дом мы бы продали не более чем за 70 000. Мы покупали, что могли, на черном рынке, выменивали на серебряные столовые приборы, простыни, вышитые скатерти. Серебро ценилось дешевле муки, мы отдали за мясо и яйца даже приданое. В ноябре наступили холода, и пришлось выменивать уголь: самые длинные очереди выстраивались перед угольными лавками. Мешки таскали тоже мы, женщины: мужчинам нельзя было показываться на улицу [чтобы не мобилизовали в армию или на трудовой фронт]»⁸⁵.

Всем правил голод. Австралийский корреспондент Алан Мурхед писал из Италии: «Мы наблюдаем моральную деградацию народа. Не осталось ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Животная борьба за существование, и больше ничего. Еда. Только это одно имеет значение. Еда для детей. Еда для меня. Еда ценой любого унижения и злодеяния»⁸⁶. Порой у матери не было иного способа накормить семью, кроме торговли собственным телом, чему был свидетелем английский сержант Норман Льюис в 1944 г. В муниципальном здании на окраине Неаполя он обнаружил группу солдат и с ними женщин, одетых в обычные для горожанок одежды, чистых, с виду – обычных женщин из рабочего класса, вышедших в магазин и поболтать. Но рядом с каждой женщиной высился небольшой столбик консервных банок и выяснилось, что любая из них готова прямо в этом общественном месте заняться любовью с тем, кто добавит к ее добыче еще одну баночку. Женщины сидели совершенно тихо, не говорили ни слова, лица отсутствующие, застывшие, словно высеченные в мраморе. Они могли бы с тем же равнодушием продавать рыбу – вот только на рыбном рынке суеты и оживления больше. Ни заигрывания, ни откровенных предложений, никаких соблазнов, не мелькнет даже якобы случайно хотя бы полоска обнаженного тела… Один солдат, слегка под хмельком, послушавшись непрерывно подначивавших его приятелей, наконец поставил рядом с женщиной свою банку, расстегнул штаны и лег на женщину. Бедра его задергались и очень быстро остановились – не прошло и минуты, как он уже поднялся и застегнулся. Как будто только и хотел поскорее покончить с этим. Словно наказание отбывал, а не предавался акту любви⁸⁷.

В декабре 1944 г., когда Италия и Европа в целом оказались на грани уже не просто голода, но голодной смерти, чиновник английского посольства в Вашингтоне обратился к заместителю министра военных дел США Джону Макклою с протестом по поводу огромных объемов продуктов, которые отгружаются американским солдатам, в то время как жители освобожденных стран голодают. «Не подвергаем ли мы ради победы в войне опасности политическую и социальную структуру европейской цивилизации, от которой зависит будущее мира и его спокойствие?» – заявил этот чиновник и получил от Макклоя откровенный ответ: в интересах Великобритании поскорее понять, что война произвела необратимые изменения в экономическом положении Британского Содружества, «и теперь мы в Англии зависим от США никак не меньше, чем от Европы. Стоит ли рисковать дружбой США ради сохранения хороших отношений с Западной Европой? Вот о чем шла теперь речь». Шокированный англичанин все же отстаивал необходимость кормить европейское население, но Макклой не сдавал позиции, намекая, что Великобритания «не обрадуется, если ради гражданского населения в Европе придется затянуть войну на Тихом океане»⁸⁸.