Вторая молодость любви
Шрифт:
С ним было интересно и весело общаться. Однажды разговор зашел на извечную тему: на каком языке должна исполняться опера — на языке оригинала или на языке, понятном зрителю. Сашенька недоуменно спрашивала: «Зачем мне слушать арию, слов которой я не понимаю?» А старый театральный волк неожиданно пропел: «Варум ду, Ленски, вильст нихт танцен?» Все засмеялись. «Вы бы хотели, чтобы это звучало именно так, если «Евгений Онегин» ставится, к примеру, в Германии или в Австрии?» Это было настолько убедительно, что пришлось согласиться. А ведь действительно, спектакль смотрят, а оперу слушают, тем
Танька подошла к огромному старинному зеркалу — от пола до потолка. За ней последовала Сашенька. Мелькнула мысль, что, возможно, в него смотрелся еще сам Каратыгин. Группка студенток, загораживающих зеркало, вспорхнула, как стайка воробьев, и исчезла, место перед зеркалом освободилось, и Саша увидела себя и дочь во весь рост.
Из зеркала на нее смотрели две стройные девушки: одна, та, что постарше, самую чуточку склонная к полноте, слегка прищуривалась оценивающе, вторая, худощавая, еще не избавилась от девичьей пухлости в лице. На этом различие кончалось. Обе были светлыми, золотистыми блондинками с голубыми глазами, с короткими, прямыми носами. Некоторую легкомысленность и конфетность такой внешности спасало то, что в глазах и матери, и дочери искрился юмор, и губы при каждом подходящем случае складывались в насмешливую улыбку. И все же мужчины вначале видели в них сходство с Мэрилин Монро и, только приглядевшись, улавливали, что не все так просто в этом очаровании. Татьяну, помимо всего, отличала еще и определенная твердость в линии рта, особенно когда она задумывалась.
Рядом с ними остановилась невысокая, худощавая, чуть сутулая женщина с удивительно темными, почти черными глазами в пол-лица. Она внимательно, без тени смущения оглядела мать и дочь, длиннющими пальцами с ухоженными, очень красивой формы ногтями извлекла из глубокой сумочки пудреницу, раскрыла ее, но не стала пудриться, а без всяких церемоний спросила:
— Близнецы?
— С разницей в двадцать лет, — ответила с улыбкой Сашенька.
— Неужели мать и дочь? — удивилась женщина. — Никогда бы не подумала. — Она захлопнула пудреницу, которая, видимо, потребовалась ей лишь для того, чтобы подойти поближе к большому зеркалу.
— Да, мы очень похожи, — сказала Сашенька.
— Вы из какого театра? — продолжала выспрашивать дама.
— Из анатомического, — не очень вежливо ответила Танька, которую начала раздражать бесцеремонность незнакомки.
Вопреки ожиданиям, дама улыбнулась, никак не отреагировав на откровенную если не грубость, но точно — неприветливость.
— Мы просто болельщицы, — постаралась смягчить Танькин ответ Сашенька. — Сегодня играет подруга дочери.
— Кто же?
— Лиля Лащенова.
— А, знаю. К сожалению, там нет яркой индивидуальности, но лицо хорошее, правильное, под грим, на театре это ценится, а вот в кино важна фактура, без нее никуда, — так и сыпала дама профессиональными формулировками, демонстрируя свою широкую осведомленность. Она вновь раскрыла пудреницу, прикоснулась поролоновым кругляшом к носу и продолжила: — Я, разумеется, не специалист в области телесериалов, но мне кажется, что сейчас появилось столько актеров на одно лицо, кочующих из одного сериала в другой, что не сразу и разберешься — кто есть кто. Даже женская красота, растиражированная в таком количестве, перестает производить впечатление.
— Вот именно, — включилась в разговор Танька, великодушно простив незнакомке ее болтливость, — в одном фильме играет злодея, переключаешь на другой канал, в другом фильме — положительного героя или героиню, а в промежутке рекламирует средство для мытья посуды.
— Я не имею в виду эти малобюджетные однодневки, — с брезгливостью, сморщив только что напудренный нос, отозвалась дама.
— Ничего себе однодневки! Они тянутся бесконечными сериями недели и месяцы, — возмутилась Танька.
— Речь идет не о количестве серий, а об уровне искусства. Я занимаюсь подбором актеров для фильма. Мне бы хотелось с вами поговорить, если не возражаете.
— Но мы врачи, вернее, дочь еще студентка, и поэтому не представляем для вас никакого интереса.
— Как сказать, как сказать… — задумчиво проговорила странная дама, вновь оглядывая Сашеньку и Таньку с ног до головы. Тане даже показалось, что в ее глазах мелькнуло что-то плотоядное.
— Нам пора идти, а то опоздаем, — нетерпеливо сказала Таня.
— Да, да, идемте, только, пожалуйста, не сочтите за труд после экзамена уделить мне буквально несколько минут. Я буду ждать вас здесь, у зеркала.
Саша и Таня согласно кивнули и вошли в зал. Сразу же заметили Леху, который сидел, повернув голову к входной двери, и махал им рукой.
— Я занял вам места, — сказал он, когда мама с дочерью пробрались к нему. — Вот, возьмите. — Он протянул им две программки, размноженные на ксероксе.
Танька просмотрела свою: Лиля была занята в первой одноактной пьесе, во второй, после небольшого перерыва, ей предстоял еще один выход на сцену, но уже в небольшой роли, подыгрывая коллегам.
— Где ты взял программки? — спросила Танька. — Я искала, но нигде не видела.
— Пришел пораньше, меня встретила Лиля, провела и снабдила ими.
«Нас он дожидаться не стал, — подумала Таня, — а Лилька быстренько взяла инициативу на себя, вот он и побрел покорно за ней… — Она улыбнулась. — Может, подружка на самом деле влюбилась в моего Леху-Буратино? Ну почему моего? Странно, что я так подумала, сама же говорила, что Леха — общественное достояние…»
Свет в зале начал постепенно гаснуть…
В перерыве Леха покрутился около двух своих дам, предложил сходить в буфет, из чего Танька сделала вывод, что последнее время он активно поработал в «Ростиксе», и вдруг, изумив и Александру Михайловну, и Таню, сказал, что сбегает за кулисы подбодрить Лилю.
— А ты знаешь, как туда пройти? — удивилась Сашенька.
— Конечно, мне девочки показали.
Танька наблюдала, как курчавая голова высокого Лехи проследовала в направлении сцены, потом свернула куда-то в сторону и скрылась. Она прислушалась к странному, непривычному ощущению, возникшему в ней, и, словно оправдываясь, сказала матери: