Вторая осада Трои. Полная хроника
Шрифт:
Но что страннее, что непонятнее всего, – это то,
как авторы могут брать подобные сюжеты…
Во-первых, пользы отечеству решительно никакой;
во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы.
Просто я не знаю, что это…
Н.В. Гоголь. Нос
Желание завоевать Елену Трояновскую посещало многих – уж очень соблазнительна была добыча. Но дальше этого дело обычно не шло – за спиной Елены маячил в инвалидной коляске Сёма. Даже если его рядом не было, все равно маячил – незримо. А связываться с Сёмой дураков не находилось – перевелись. Особенно здесь, на его малой родине – в суровом сибирском крае с центром в городе N.
Подельник сразу всплыл в Лондоне и начал оттуда обиженно клеветать, подтверждая тем самым, что политик в нем окончательно взял верх над бизнесменом, а вот Сёма пропал капитально. Все были уверены, что он там же, но не высовывается: ест поутру сопливую кашку, днем с подельником попивает чаек, по вечерам посещает с Ромой футбол. И когда вдруг возник скандальчик с полонием, некоторые отчего-то подумали: а может, и Сёма того – вкусил? И уже в родных палестинах не появится – по причине упокоения? И стали предпринимать кое-какие попытки, о которых тут же пожалели – кто успел. Потому что Сёмины смотрящие не дремали, а в суровой решимости своей старались хозяина превзойти.
Среди этих некоторых был и новоназначенный губернатор – не то своим карманом озаботился, не то получил указиловку из Москвы. А скорее и то, и другое – Сёмина империя была столь велика, что хватило бы многим. Его смотрящие трогать не стали – тоже, видимо, получили свою указиловку, – зато точно известно, что именно в этот момент Сёма проявился – лично ему по «вертушке» позвонил. И сказал что-то такое проникновенное, от чего губернатор сильно сбледнул и о московских указиловках предпочел забыть. А Сёмин авторитет в глазах жителей края поднялся на следующую недосягаемую высоту.
Вскоре после этого Сёма всплыл окончательно. Для начала в телевизоре – вдруг взял и мелькнул по всем новостным программам в специальном репортаже из Кремля. Где говорилось о теплой встрече флагманов отечественного бизнеса с отечественным же руководством. Прошедшей в атмосфере полного взаимопонимания.
В небольшой толпе флагманов показали и Сёму. Не сказать, чтоб совсем здорового, – все же был он в коляске, хотя до исчезновения бодро передвигался на своих двоих, – но несомненно живого. Без всяких следов полония на по-прежнему жизнерадостном лице. Однако больше всего земляков поразило не само явление Сёмы народу и не то, что состоялось оно не в Букингемском дворце, а в Кремлевском, и не коляска эта инвалидная – уж не молоденький, мужику за шестьдесят, всякое может быть, – нет, поразило их другое – сзади за коляску держалась ОНА! Скромненько так потупившись. Во всей своей сногсшибательной красе…
Многие до глубокой ночи прыгали по каналам, чтобы еще раз увидеть этот репортаж. А потом еще. И еще. И отвалиться наконец от экрана в горделивом восхищении: «Ну наш дает – саму Клеопатру в сиделки склеил!»
Это они не натуральную царицу, конечно, имели в виду, и не Вивьен Ли с Лиз Тейлор – кто ж их помнит, а Монику Белуччи – второй «Абеликс…» шел по ящику регулярно.
Позже, когда Сёма вернулся в свое поместье и начал принимать, выяснилось, что это не сиделка вовсе, а новая законная жена, что зовут ее не Моника, а Елена, что фамилия ее, как и у супруга, Трояновская, а какая была девичья – неведомо, но Белуччи вряд ли. Просто внешне они были очень похожи. Даже не как обычные сестры, а как однояйцевые близнецы. Или как один и тот же человек в разном возрасте – Елена была все-таки помоложе, блондинистее и в отдельных местах несколько попышнее – что ее, кстати, совершенно не портило, наоборот, придавало ей дополнительный и для здешних суровых широт, так и не поддавшихся теленашествию модельных скелетин, вполне положительный, эдакий рубенсовско-кустодиевский шарм. Который сразу натолкнул одного местного журналиста, поднаторевшего в светской хронике, на льстивое сравнение ее с другой Еленой –
Так ее и стали звать.
Откуда она взялась, где родилась, росла и зрела, где Сёма вообще такую красоту нарыл – слухов ходило множество. Едва ли не каждый в городе свою фантазию к этому приложил. Загадочное молчание Прекрасной, ее односложные ответы, а чаще – просто вежливая и ослепительная улыбка служили тому хорошей почвой. Одни были уверены, что выросла она где-то неподалеку, в старообрядческом скиту, сокрытом глухой тайгой от гонений всякой власти. Другие – что она пуэрториканка и по-русски еле говорит – отсюда и молчаливость. Третьи утверждали, что она победительница всемирного конкурса красоты, делегированная отчего-то Казахстаном и похищенная Сёмой из-под короны, как из-под венца, – а чтобы скандала не было, это дело замяли и корону спешно вручили другой, по правде сказать, чистой уродине. Четвертые точно знали, что Сёма нашел ее в Бразилии, где лишь среди потомков русских эмигрантов сохранилась настоящая дворянская порода. Пятые шепотом утверждали, что она не женщина, а ангел, ниспосланный с небес для всех, но захапанный единолично прохиндеем Сёмой. Кое-кто считал, что ее специально, на заказ, вырастили в пробирке – дескать, Сёма давно еще, во время второй отсидки, из разных красивых журнальных лиц составил идеальный портрет женщины, а потом, когда поднялся, нанял группу обедневших ученых, чтобы ему такую же создали. Многим по-прежнему не давала покоя итальянская кинодива – они записывали Елену то в ее младшие сестры, то в племянницы, то в ранние дочери. И так далее. Сходились же все в одном – прекраснее женщины они доселе не видели. И вряд ли доведется. Разве что в раю, так ведь туда поди попади.
Некоторые жены – из удостоившихся – после визитов, правда, шипели своим злопыхательно, что это все видимость, силикон да пластика, на самом деле ничего там особенного нет, ровно то же, что и у всех, если не хуже, однако добивались обратного – взгляды их половин еще больше затуманивались. А если вдруг на них и сосредотачивались… короче, зря они шипели, зря!
Кроме этих мелких и сугубо приватных инсинуаций, ничто больше жизнь молодых не омрачало – до той поры, пока Сёму не навестила костлявая.
Нехорошо это получилось с ее стороны, неделикатно. У людей только, можно сказать, новая жизнь на старом Сёмином месте наладилась, только они так удобно все обустроили – расширили и без того немаленькое поместье, переименовав его – с подачи все того же журналиста – из нескромного Троесёмова (якобы была здесь когда-то такая деревенька) в еще более нескромную, зато благозвучную Трою, приобрели два вертолета – основной и запасной, пристроили открытую галерею, оснастив ее тепловыми пушками, чтобы можно было выйти из дома как есть и прогуливаться на свежем воздухе в любую погоду, запустили в оранжерею всяких райских птиц и в бассейн – карликового бегемота Борю – не иначе в память о подельнике или его усопшем покровителе, а тут на тебе – ложись да помирай!
И Сёма помер – а куда деваться? С этой заразой не поторгуешься, на понт ее не возьмешь и на кривой козе не объедешь.
На поминках-то все и началось…
Собралось там много непростого народа – из самой Москвы внушительная делегация приехала, понимая: сегодня уважишь ты – завтра уважат тебя. Хотя, конечно, тьфу-тьфу – по такому поводу лучше как можно позже. А тут еще и наследство осталось немереное – вдове точно не удержать. Значит, будет передел. Лишь идиот при подобных раскладах бы не уважил.
Проходили поминки в областном театре – покойный это место любил. Сначала из-за актрисок молоденьких, а после возвращения – уже так, бескорыстно. Вход был строго по пригласительным, милиция их начинала проверять за несколько кварталов от центральной площади – и так вплоть до оцепленного по периметру въезда – посторонним не проскользнуть.
Пока подтягивались и отогревались после кладбища, вспоминали, как совсем недавно почти в том же составе были здесь, чтобы Сёму отбёздить, и ничего ведь не предвещало, ну надо же, а, такая подлянка; обсуждали, что вот, говорят, было у него припасено место в столице, на самом Новодевичьем, неподалеку от Ельцина, однако в последний момент передумал и завещал закопать себя тут, рядом с родителями – большой скромности был человек и патриот настоящий родного края. Как же мы теперь без него?.. И все дружно вздыхали, а дамы осторожно поводили перед глазами кружевными платочками, изображая промокание слез.