Вторая путеводная звезда
Шрифт:
– Да. Это мой хороший друг, – едва слышно ответил Серега, ощущая тяжесть Юлиного бедра на себе.
– Раз друг, то ты должен знать: он спрятал Михаську с бабушкой?! – горячо проговорила она.
– Можешь не беспокоиться… – шепнул он, почти касаясь губами ее бархатистой щеки. – Они в надежном месте.
– На даче?
– На даче, – туманно подтвердил Серега. Он-то был в курсе, на какой именно даче, – но решил Юле этого не говорить. Мало ли как дело повернется, лучше ей этого не знать!
Вдруг она извернулась и вновь оседлала Серегу верхом, обхватив
– Ты че, рехнулась? – просипел Серега.
Юля ослабила хватку и склонилась над ним.
– Я тебе уже сказала, – напористо прошептала она, – когда меня били, еще у Тароватого в замке, то Гарик не выдержал и признался, что драгоценности припрятал на бабушкиной старой даче! И они туда смотались! И сказали, что там от дома развалины одни остались! Если бы Михаська был там, то…
– Ты, это, слушай, пальчики-то убери с моей шеи! – просипел Серега.
– Если правду скажешь, то уберу.
– Скажу…
Юля отпустила его, выпрямилась.
– Погоди, дай на спину повернусь. Мне неудобно, когда ты у меня на боку сидишь.
Она чуть приподнялась, затем снова опустилась. Теперь ее крепкие ягодицы упирались в его живот.
Льдинка внутри Сереги, где-то в солнечном сплетении, вдруг принялась стремительно разрастаться, угрожая принять размеры айсберга. Ему показалось, что грудь сдавило, он никак не мог вдохнуть воздух, – он падал с высоты с нераскрытым парашютом, и внутри него было обжигающе холодно и горячо одновременно…
Наконец ему удалось перевести дух. Получилось, против его желания, довольно шумно.
– Тебе не тяжело? – вежливо поинтересовалась Юля.
Тяжело, еще как тяжело! Чувствовать на себе такую потрясающую попу и не сметь до нее дотронуться!
Давненько, ох давненько полковник Громов так остро не реагировал на прикосновение к женщине. Чесслово, верил бы он в колдуний, так решил бы, что в «супчике» приворотное зелье оказалось!
…Давненько, когда Серега только школу заканчивал, он влюбился. Со всей страстью юности, со всем ее идеализмом. Ему казалось, он открыл смысл жизни, что нашел счастье, великое и божественное, в лице красивой девочки из параллельного класса. Он не спал, не ел, забросил школу – все было ненужным и ничтожным, кроме его любви!
Душа его взлетела так высоко, что солнце обжигало ее своим нестерпимым блеском, но Серега его жара не боялся, он готов был в нем сгореть, в эйфории, в любовном экстазе…
Его немыслимый полет продолжался до тех пор, пока он неожиданно не осознал холод и пустоту рядом с собой: одиночество, неразделенность его экстаза. Оглянувшись, он понял, что любимая осталась на Земле, далеко-далеко от него.
Икар оплавил крылья и рухнул на Землю. И тогда он разглядел, что великое счастье его избранницы находится на прилавках и вешалках магазинов. И себя самого он вдруг увидел аксессуаром при ней, удачной покупкой, которой она гордилась перед подругами, – статный красавец из старшего класса, готовый на все
Он не страдал. И девушку не осуждал: он устроен так, она иначе, некому предъявлять претензии.
Ему просто стало дико скучно.
…Позже, изучив действие наркотиков – на себе и в теории, – Громов сравнил их действие с той своей страстью: оно было так же божественно, так же неразделимо на двоих и так же бессмысленно, ведя в никуда, в тупик.
Еще позже, изучив психологию и физиологию пубертатного периода, он узнал о роли гормонов, об их высокой концентрации у юношей, приводящей нередко к безумствам… Например к таким, как безумная любовь.
Диагноз был наконец поставлен, а Громов надежно вакцинирован от рецидивов. Слово «любовь» он списал в утиль как пережиток подростковой гормональной бури и с тех пор сходился с женщинами исключительно для легких и непродолжительных отношений.
– Совсем не тяжело! – бодро и фальшиво ответил он Юле, в очередной раз предприняв попытку приструнить свое тело и свои мысли. Посторонние и лишние в данной ситуации, прямо скажем.
– Ну, так где Михаська с бабушкой?
Приобняв Юлю за спину – узкую и сильную, о-о-о… черт побери! – он притянул ее к себе.
– В ухо, мы разговариваем только на ухо, не забывай! – прошептал он.
Ее пряди вновь защекотали его щеку.
– Кис увез их на другую дачу, поняла? Они в безопасности, не сомневайся! А теперь слезай с меня, иди к себе на топчан. И расскажи мне нормальным голосом то, что знают все, – даже те, кто нас может подслушивать! – кроме меня. Все, что знаешь, об ограблении; о том, как арестовали мужа; как ты жила без него, кто тебя навещал…
– Потому что ты, мерзавец, – прошептала ему в ухо Юля, которая все еще полулежала на нем, – так и не удосужился прочитать досье Гарика, да? Потому что ты свалил его на своего приятеля?!
Серега ущипнул ее за ляжку.
– Дура! – прошипел он. – У меня знаешь сколько дел на стол за день ложится?! Об убийствах, о серийных изнасилованиях, о расчлененке и всяких прочих кошмарах! А в твоем деле было что?! Подумай своей головенкой: бывший муж похитил бывшую жену!
Юля поймала его прикованную руку и немного вывернула ее, не сильно, так, в качестве острастки, чтобы не щипался. Серега на всякий случай согнул колени, чтобы защитить пах, но дальнейших санкций не последовало.
– Я пойду к себе. Ты жесткий.
Нет, ну надо же! Жесткий! А на ее топчане перина пуховая, надо думать! – возмутился Серега.
– …Кстати, зачем Гарри тебя умыкнул? – спросил Громов, когда по звуку понял, что Юля устроилась на своем диване.
– Он хочет, чтобы я к нему вернулась… И чтобы ребенка ему родила.
– А Михаська?
– Гарри не верит, что это его сын.
– Почему?
– Потому что его арестовали за два месяца до того момента, когда я поняла, что беременна.