Вторая весна
Шрифт:
— Живо кто-нибудь за доктором! — обернувшись, тихо сказал Егор Парменович.
Побежали двое.
Карабас, повизгивая и скуля, рвался к хозяину. Садыков отогнал собаку, сел на землю и, приподняв Галима Нуржановича, прижал его к груди:
— Что с вами, мугалым?
Старый учитель беспомощно улыбался и надрывно дышал. Говорить не было сил. И раньше не раз бывало с ним: вдруг тупо, горячо ударит в сердце, перехватит дыхание, завертятся перед глазами, путая мысли, разноцветные круги. А потом боль в сердце отпускала и возвращалось дыхание. Так случилось и теперь, когда он, подталкивая машину, поднялся на Шайтан-Арку, но никогда
— Очки потерял… Старинные очки. Память…
У Бориса засаднило на душе. Он вспомнил привычку учителя часто снимать очки и разглядывать их на свет.
Прибежала Квашнина, опустилась перед больным на колени, щупала его пульс, стерла холодный, липкий пот с лица и начала слушать его сердце. Оно колотилось о ребра, глухо всхлипывало, как бы плача, и замирало. Это была зловещая картина близкой смерти. Но, поднимаясь с колен, Шура сказала спокойно и весело:
— Пустяки! Мы вас в два счета на ноги поставим! Товарищи, надо перенести Галима Нуржановича ко мне в санавтобус.
— В больницу? — громко, испуганно спросил учитель. — Нет, нет! Не надо! Я не хочу!
— Жарайда! [20] Не будет больницы, мугалым! — успокоил его Садыков. — Я положу вас в открытую машину. Вы будете лежать, как бай, на двенадцати одеялах и будете смотреть на нашу степь. Жаксы?
Когда Галима Нуржановича клали на носилки, он нашел взглядом Корчакова и приложил благодарно к груди ладонь.
«За что он благодарит меня?» — подумал Егор Парменович, взволнованно обкусывая усы.
20
Ладно! (казахск.)
Носилки с лежащим на них Галимом Нуржанови-чем подняли и понесли. Рядом пошли Садыков и прибежавший, задыхающийся Кожагул. Старик на ходу гладил ладонями бороду и шептал со стоном молитвы:
— О, кудай!..
Сзади плелся Карабас.
— Он не ребенок, — сказал тихо Егор Парменович Борису, — он понимает, что жить ему осталось всего ничего. Поэтому и не сдается.
Такой же тихий голос послышался и за спиной Бориса. Говорил Яшенька:
— Степан Елизарович как-то раз сказал: это, мол, дедушка целины. А мы тогда кто же? Сыновья?
— Ты, Яшенька, и во внуки годишься, — грустно пошутил кто-то незнакомый Борису.
— Жалко как, — вздохнул прерывисто Яшенька, но его перебил холодный, неприятно бодрый голос Неуспокоева:
— Не хлюпайте носом, юноша! Это недостойно целинника.
Борис испуганно покосился на носилки: не слышал ли? Руки старого учителя неподвижно лежали на груди, мертво вздрагивая
Борис сунул руку в карман, за платком, но вытащил измятый, скрутившийся галстук и долго, с удивлением смотрел на него, пытаясь вспомнить: почему он в кармане и как попал туда?
Но так и не вспомнил.
Глава 36
В темноте все можно сказать
На юге, где должна была снова открыться степь, все заполнил туман. Ветер гнал его, и он шел медленно и плывуче, как белая река.
Туда, вниз, на белую зыбкую реку, и летела машина. Летела так, что у Бориса душа прихлынула к горлу. Минуту назад Галя резко сбросила обороты. Стало тихо. Двигатель заглушенно урчал на холостом ходу. А машина стремглав летела вниз по инерции.
— Что это такое? — удивился Борис. — Летим куда-то вниз.
— Прощаемся с горками, только и всего, — ответила Галя, напряженно вглядываясь на стоп-сигнал шедшей впереди машины.
— Конец горам? Прошли? — взволновался Борис.
— Должен им быть конец когда-нибудь.
Борис высунулся в окно. Белый горб Шайтан-Арки белел далеко сзади, как низкое облако. Колонна неслась бесшумно, с выключенными скоростями. Изредка коротко и взрывчато взвывал мотор, и снова тишина и стремительное движение, похожее на падение в темноту. Но вот красный глаз стоп-сигнала, словно раскрываясь шире, начал наплывать, наезжать, и Галя с ходу так встала на тормоза, что машину встряхнуло. Колонна остановилась.
Галя и Борис, каждый со своей стороны, высунувшись в окна, пытались понять причину остановки. Но было темно и тихо. Галя хотела уже крикнуть переднему шоферу, но послышались чьи-то торопливые шаги.
— Почему стоим? — спросила Галя темноту. — По такой дорожке ехать бы да ехать!
— Говорят, приехали, — ответила темнота.
— Кто говорит?.. Куда приехали?.. — крикнули в один голос Борис и Галя. Но человек уже прошел.
— Пойду на разведку, — открыл Борис дверцу. Ночь, как всегда перед рассветом, была особенно темна. Надо было постоять с закрытыми глазами, чтобы приучить их к мраку. Только тогда стали различаться машины, стоявшие с потушенными фарами. Борис собирался идти в голову колонны, к директору. Он постоял, сжав кулаки, опущенные в карманы, и пошел в обратную сторону.
В санавтобусе не было огней. Влажно чернели его окна. Перед автобусом стояла машина Бармаша. Федор, привалившись спиной к радиатору и закинув за голову руки, тихо насвистывал.
— Куда это мы приехали, товарищ Бармаш? И стоим почему? — подошел к нему Борис.
— Из гор вышли, — опустил руки Федор. — Директор дал шоферам два часа поспать. Потом без остановки до Жангабыла. Часам к восьми там будем.
— Почему же не спите?
— Сейчас завалюсь, — зевнул Федор. — На небе-то целый планетарий! Смотрю я на звезды, и думается разное. Интересные мысли в голову лезут.
— Даже интересные? Поделились бы.
Бармаш помолчал, тихонько насвистывая, потом откликнулся:
— Сказать разве?
Борис чувствовал, что он смущенно улыбается.
— Ладно, скажу! Только не знаю, сумею ли объяснить?
Он закурил и заговорил, как всегда медленно и трудно, и Борису казалось, что он видит, как Федор смущенно втирает что-то в ладонь большим пальцем.
— Вы не замечали такое дело, что мы работаем, боремся, вообще чего-то достигаем, для будущего?
— Конечно, ради будущего.