Второе полугодие
Шрифт:
— По почте ответ не приходил. Потому что тебе звонили из редакции. — И снова пауза. А я молчу. — Хотели с тобой пообщаться, желательно лично. А тут такая досада — ты уехал в Севастополь. Кстати, я на стал говорить, что классом в турпоездку. Пусть думают, что ты за птица такая важная, что среди учебного года по стране разъезжаешь.
— Ха-ха! Спасибо, отец. Я тоже не буду говорить, что нас важных целый поезд набился. Так чего?
— Что «чего»?
— Оставили номер для связи? — я тоже не железный в конце концов.
31
Если кто-то думает, что я всё бросил и побежал в Москву, то он слегка ошибся. Ни в субботу вечером, ни в воскресенье утром по продиктованному мной телефону я звонить не стал. Не та это редакция, чтоб в ней люди по выходным зависали. Да и вообще, у меня текучки полно. Физкультурой неделю не занимался практически совсем. Только слегка около вагона попрыгаю да поотжимаюсь, если поезд не в пути. Тело прямо слабым стало по ощущениям. Так что бег, подтягивания, груша… В ванне опять же за меня никто не полежит. Воскресенье, оно для того и создано, чтоб человеком себя можно было почувствовать. Человеком, заботящимся о себе, а не только о нуждах Родины.
О! Только сейчас мне попался пучок палочек для мороженного. Признаться забыл про этот момент. Воскресенье или не воскресенье у меня! Где-то были пакетики с анилиновыми красками среди всяких приспособ для рукоделья — я помню. Просроченная краска? Да и фиг с ней, деревяшке всё одно, лишь бы цвет получился. Синий красиеть зачетный, а розовый гадость. Хотя нет, я же женские штучки собираюсь делать, так что пусть у меня основания будут на выбор двух цветов. Покупатель любит, когда у него есть выбор. Хотя бы такой условный, между синим и розовым. Инструкцию по использованию не читаем, и так понятно же всё! Баночка, кипяток, краситель всыпаем, мешаем палочкой. Закидываем палочки, топим… А не тонут! Блин, ладно. Долил воды под крышку банки из-под майонеза, закрыл блюдцем. У палочек теперь просто нет возможности всплыть и подышать свежим воздухом. Напитывайтесь теперь колера, а я розовый краситель разведу.
Вечером я вытащил из банок и разложил на тряпке сохнуть покрашенные основания для пилочек. Синие и розовые они уже не напоминали о своей связи с севастопольским пломбиром.
— Чего снова придумал, Мишка? По первости сразу вспомнил палочки для счета. Но не они, так?
— Точно не для счета, батя. Потерпи, вот подсохнут, сам увидишь.
— А на словах объяснить?
— Ну так неинтересно будет. У нас наждачная бумага только в ящике с инструментами?
— А тебе какая нужна?
— Помельче желательно.
— Сейчас достану, она отдельно лежит. Принес коньки твои от ржавчины почистить, да ты и без меня управился.
— Пап, ты всё еще за ботинки свои старце обижаешься?
— Да ладно. Сам вижу, что в твоих ботах удобнее кататься. В наше время все были рады тому, что есть. Не сочиняли всякое удобство себе.
— Погоди, что это за «наше время»? А сейчас оно что, не твоё что ли? Отец, ты сейчас как раз самый главный на Земле, в самой поре! А мы только лезем на взрослую площадку из песочницы. И ничего пока не решаем.
— А ты думаешь, мы решаем?
— А кто тогда?
— Ну уж нет, вести с тобой политические разговоры, сын, на кухне я не готов. Трезвый. И ты трезвый. Вот подрастешь маленько, сядем с тобой за стол, по рюмашке тяпнем… Вот тогда всё по полочкам разложим. Понимаешь?
— Понимаю. Не бывает плохих правительств, бывает мало водки.
— Ты только больше такое никому не говори.
— Ага. Не буду.
Палочки досохли на пышущей жаром батарее, так что уже вечером первое изделие мною было презентовано маме Вере. Она повертела в руках палочку-пилочку, а потом смело взялась испытывать моё изделие.
— Вот ты, Мишка, мудёр! Опять придумал вещицу. Вроде почти то же самое, что на праздник дарил, а не такое. Ты знаешь, удобно! Я даже скажу — гораздо удобнее моей пилочки. И что с разных сторон она разная очень удобно.
— То есть, одобряешь изделие?
— Конечно! И что удивительно, ловко как у тебя получилось. И быстро. Видела, ты таких палочек много наготовил. Подружкам моим сделаешь на работу? Они от зависти полопаются!
— Нет.
— Как это нет? А я говорю — да!
— Семьдесят копеек за штуку, так могу. Я эти пилочки продавать собираюсь. На базаре.
— Шутишь опять? — Мишина мама смотрела на меня с надеждой на улыбку, не веря, что её сын способен на такое. А сын не улыбался. — Дима! Ты слышал, Миша собирается этими пилочками торговать! — Проклятая пилка полетела на стол.
— Да? Мне он ничего не говорил про свои планы. И почем?
— Да какая разница, почем! Ты не слышишь, он на базаре будет стоять и как торгаш деньги просить за эту фигню!
— А ты попробовала ею ноготь подпилить, не понравилось?
— Понравилось, не понравилось — какая разница!
— Большая. Михаил, по сколько думаешь продавать?
— По семьдесят копеек.
— Почему именно столько? Как рассчитывал цену, осмечивал как?
— Вообще не осмечивал. Цену в данном случае диктует рынок. Рубль просить — скажут, что дорого. А полтинник — мало. Никто всерьез не воспримет такую цену. Ничего приличного за пятьдесят копеек продавать не могут по мнению покупателей. Так что лучше девяносто попрошу. Так солиднее. Еще не рубль, уже не даром.
— Видишь, Вера, какой у человека серьёзный подход к делу. А то кричишь. Михаил, а не боишься прослыть спекулянтом, торгашом. Комсомолец, а стоишь на базаре как бабка с морковкой.
— Бабка не спекулянтка, она морковь сама растила. И я не спекулянт. А стыдно пусть будет тем, кто сам копейку не заработал.
— И куда ты заработанное собираешься потратить?
— Вещи кое-какие прикуплю, чтоб соответствовать.
— А мы тебе не покупаем вещи?
— Покупаете. Но наш бюджет не потянет импортные джинсы и нормальную обувь на меня. Лучше я на свои куплю, мне так будет комфортно.
— Да, а мальчик-то вырос. Я тоже в твои годы себе на одежду старался заработать, чтоб на шее у матери не сидеть.