Второе посещение острова
Шрифт:
— Откуда вы?
— Из Москвы. Работаю по контракту с вашими друзьями Юрием и Константиносом, консультирую, даю справки о российском законодательстве, таможенным вопросам. Чем могу быть полезна? Можете звать просто Галей.
Она связала меня с отелем.
«Куда вы делись?! – недовольно спросила Люся. – Мы с Гришкой только что поднялись из ресторана. Не с кем его оставить. А я, в отличие от вас, впервые в Греции, тоже хотелось бы побегать по магазинам».
Хоть немного зная меня, трудно предположить, что я способен «бегать по
— Молодая жена? Ребёнок? – спросила Галина Михайловна, закуривая сигарету и пододвигая ко мне пачку «Мальборо» с зажигалкой.
— Спасибо. Три года как бросил.
— Так это жена? – настойчиво повторила вопрос Галина Михайловна.
— Нет, – буркнул я, не желая вдаваться в объяснения.
— А чья же? Кстати, шеф, конечно же, пригласил вас на сегодняшние смотрины? У него намечаются серьёзные перемены. Очень. Я тоже приглашена вместе с другими сотрудниками. Поедете? Возьмёте своих?
От ответов на праздные вопросы спасло появление в дверях Константиноса. Приятно было видеть на его рубашке медаль моего отца.
— Владимирос, – он властно увлёк меня обратно в кабинет.
Оказалось, в больших картонных коробках привезли из ресторана обед для него и сотрудников.
Я сидел на диване перед стеклянным столиком, ел разложенные Пенелопой по одноразовым тарелочкам салат из морской живности, какую-то тушёную рыбу с жареной картошкой, попивал из высокого бокала апельсиновый сок с кусочками льда.
Константинос,. сдвинув в сторону бумаги, обедал за своим столом и, почему-то извиняясь, растолковывал мне, что сегодня короткий день – пятница, что он очень просит меня поехать к нему в гости вместе с сотрудниками, что по дороге мы заедем за моей спутницей и её ребёнком.
Я, конечно же, согласился. Тон его уговоров был непривычен, почти умоляющ. Чтобы скрыть замешательство, я спросил, указав на его шрам:
— Откуда это?
Тот беспомощно улыбнулся. Вызвал Пенелопу. И она, убирая со столов тарелки, объяснила, что прошлой зимой Константинос особенно много работал, однажды в феврале пошёл так же после обеда вымыть руки, потерял сознание, рухнул, ударившись подбородком о край умывальника, и оказался в больнице.
Когда она вышла, Константинос поднялся из-за стола, прикрыл за ней дверь, подсел ко мне на диван и посмотрел на меня так, что я понял – этот грек, иностранец, считает меня своим братом.
— Тяжело дома, – сказал он тихо. – Тяжело возвращаться каждый день. Я сам виноват. Жена и дети знают, что я хочу жениться на Пенелопе. Я их люблю. Но люблю и её.
…Не знаю, поймёшь ли ты меня. Я растерялся.
Пусть я забыл имя его жены, тихой, доброжелательной, несколько бесцветной женщины, имена его детей – красивых, хорошо воспитанных, редкостно скромных для семьи миллионера – мальчика и девочки, но, оказывается, они мне были дороги.
То, что он избирал новой спутницей
Да и сама Пенелопа ничего, кроме симпатии, у меня не вызывала. Что я мог ему сказать?
Я думал обо всём этом, когда, захватив в отеле Люсю и Гришку с его складной коляской, мы ехали запруженной транспортом шестнадцатикилометровой трассой из Пирея в Афины, где находится вилла Константиноса. Я сидел впереди рядом с ним. Люся с ребёнком на руках томилась сзади возле Галины Михайловны. Где-то, приотстав в очередной пробке, на второй машине ехали другие сотрудники фирмы.
— Трафик! – время от времени извинялся Константинос. – Трафик!
Пахло бензином, перегретым асфальтом. Мы едва продвигались в дыме и натужном рычании моторов. Лобовые стёкла встречных автомашин жалили глаза отражениями солнца.
Когда при самом въезде в Афины мы застряли в очередной раз, Галина Михайловна и Люся одновременно закурили.
Константинос обернулся. Одуревший от духоты Гришка спал в пропотевшей рубашонке на руках у матери.
— Микро! (Ребёнок) – с укором прикрикнул Константинос. – Ноут смокинг!
Они погасили сигареты.
«А если и у Никоса с Инес за эти девять прошедших лет тоже всё начало распадаться?» – подумалось мне. От одной этой мысли стало тошно. Как ты знаешь, это самые близкие мне люди на острове. А может быть, и на всём свете.
Я уже жалел, что поехал.
— Метро! – с досадой сказал Константинос, когда мы опять надолго застряли в пробке возле какого-то длинного забора, за которым ворочали шеями подъёмные краны, рычали экскаваторы и бульдозеры. – Делают метро.
Томясь вынужденной остановкой, он повернулся ко мне, спросил:
— А что там, в Москве Юра и Таня? В июне он приезжал отдыхать с другой женщиной. Что-то нехорошо?
Лучше бы он не спрашивал! Меня словно прорвало. Не знаю как, используя свои скудные запасы английских, греческих и итальянских слов, я с болью, словно о личной трагедии, стал рассказывать обо всём. И о том, как Юра заставил мыть руки…
Уже в самом начале своего рассказа я, что называется, шестым чувством ощутил, что Галина Михайловна внимательно слушает, впитывает каждую подробность.
Но почему-то не мог остановиться. Понимал, что предаю друга, выбалтываю самое сокровенное, доверенное только мне.
На миг обернулся.
Треугольное лицо Галины Михайловны, обрамлённое жидкими прядями волос, было напряжено, как голова змеи, вытянутой в мою сторону. В губах жалом торчала незажжённая сигарета. Стало ясно: она при первой возможности обо всём доложит Юре. Что разрушит нашу дружбу.
Знала б ты, до чего гадко сделалось у меня на душе.
Константинос, по–моему, просёк ситуацию.