Второе пришествие
Шрифт:
— Вот и пришло ее время, — вздохнула бабка, пропустив мимо ушей все мои слова. — И отправится Грета к своему суженому…
— Суженому?
Старуха всплеснула руками.
— Да к дьяволу отправится она, чтоб ему пусто было.
— Это мы опустим, — попросил я. — Когда она умрет, сиротой останется маленькая девочка. Кто-нибудь позаботится о ней?
— Позаботится? — Она вздрогнула. — К ней люди подойти-то боятся. Она как глянет, так кровь в жилах стынет. И ведь она постоянно на улице, постоянно смотрит. У нас из-за этого почти вся деревня разбежалась. Никто ее терпеть не может, кроме мамки.
— А
— Ведьма она, вот и не боялась.
— Ведьма? Значит, колдунья. Она использовала барьер, отражающий магию? Или какие-то другие заклинания.
— Мы не видели, как она колдовала…
— А в общении с девочкой. Когда она смотрела на нее. Она могла просто смотреть на нее, без магии, без заклинаний, без жестикуляций?
— Не могла она смотреть, — проворчала старуха. Кажется, она уже устала. — Слепая была… с рождения.
— А отец девочки? Он мертв, в бегах, или вовсе неизвестен?
— Дьявол — отец ее, — буркнула бабка.
— Это мы решили опустить. Биологический отец… Обрюхатил ее кто?
— Бес рогатый ее обрюхатил. — Она начала клевать носом. Возраст брал свое. — Она как-то в город ездила. Вернулась и девчонку эту родила. Знаю! Это все ведьма та, графиня кровавая. — Старуха разбушевалась. — Это она беса натравила, чтобы тот девку обрюхатил. Она козни нам строит. Из-за нее уже шестой год у нас урожай гибнет!
— Спасибо вам за сведения. — Я поднялся с лавки. — Пойду проверю, как больная. Не оставлять же их одних в такой тяжелый момент.
Старуха окликнула меня, когда я дошел до порога.
— Оставайся на ночлег у меня, — сказала она. — Все равно не уйдешь до утра.
— Мне место не нужно, — ответил я. — Но если вы дадите ночлег моим спутникам, я буду благодарен.
— Пусть ночуют. Но еды не дам, самим есть нечего, а урожай не скоро будет.
— Еще раз спасибо. — Я вышел за дверь.
Герман и Лилия молча переминались возле колодца. Даже не ругались. Видимо, боялись того, что страшная зеленоглазая девочка выйдет оттуда и напугает их до смерти. У них были совершенно жуткие выражения лиц, такие, словно их только что привели на казнь. Причем не на чужую казнь, а на их собственную. У меня эти физиономии почему-то вызывали смех. Хотя смеяться мне совсем не хотелось. Я остановился на пороге дома Греты. Обернулся.
— Старуха из того дома, — я указал на хижину, — пустит вас переночевать.
И нырнул в дверной проем.
Берта сидела на коленях, обхватив мать за руку. Она услышала меня и повернула голову. Глаза у нее были самые обыкновенные, просто очень большие и зеленые. Девочка не проронила ни слезинки, хотя я понимал, что скоро она не сможет сдерживаться.
— Она так спокойно дышит, — неожиданно улыбнулась мне Берта. — Мне кажется, что ей стало лучше.
— Она больше не чувствует боли, — объяснил я. — Больше не страдает. Но болезнь осталась. Мне не удалось исцелить ее.
Девочка нежно погладила руку матери, а затем сильно сжала ее тонкие пальцы.
— Почему вы меня не боитесь? — после продолжительного молчания спросила она. — Все меня боятся. Боятся моих необычных, пугающих глаз. Все, кроме мамы. Но мама их просто не видит. А вы видите и не боитесь меня. Почему так?
— Просто не боюсь. Я вообще ничего не боюсь.
— Честно-честно?
— Честно, —
— А-а, — неожиданно простонала больная. Она подняла правую руку и прощупала воздух вокруг себя. — Боль… ушла. Я… в раю…
— Мама! — вскрикнула девочка, сильнее вцепившись в руку Греты, но та, похоже, не чувствовала ее прикосновений. Тактильные ощущения ушли, вместе со способностью чувствовать боль.
— Берта? — Она услышала голос и сильно смутилась. — Дочь моя, я слышу тебя! Но почему ты здесь?
— Мы не в раю, мама, мы дома. Понимаешь… дома.
— Но тут так хорошо! — восторгалась она. — И мне совсем не больно! Голова такая легкая, все тело словно пушинка, я могу оторваться от земли и полететь.
— Мама… Мама… — шептала Берта.
Впервые за эту тяжелую, мрачную ночь девочка не сдержалась. Она прижалась к маминой ладони лицом и зарыдала. Слезы градом текли из больших зеленых глаз, но мать не осознавала этого, мозг поврежден был слишком сильно. Она бредила, радовалась, что-то шептала и, не переставая, водила по воздуху рукою, словно рисовала какие-то знаки.
Мне было невыносимо тяжело смотреть на происходящее. Я старался держаться уверенно, смело, но душу мою словно разрывали на части острыми щипцами, ее словно прижигали каленым железом, забивали в нее ржавые гвозди. Я не мог подойти к девочке, не мог обнять, успокоить, я не мог никак избавить ее от переживаний, не мог исцелить от горя, не мог ничего исправить. Тот, кого называют демоном-разрушителем Вельзевулом, просто не мог ничего поделать.
Поэтому я просто опустился на пол, прижался к стене, сжал кулаки, стиснул зубы и терпел. Для того, чтобы бедная девочка не чувствовала себя одинокой.
На рассвете Грета умерла.
Повезло или нет, но Берта уснула незадолго до этого. Девочка, видимо, не спала несколько дней, и измученный организм просто не выдержал сильного напряжения. Долго я не раздумывал над своими действиями, вероятно, я даже вообще не раздумывал, просто взял девочку на руки и вышел во двор.
Мне хотелось сровнять с землей весь дом, уничтожить его, превратить в могилу, даже без надгробия. Оставить на этом месте огромную воронку. Взорвать, сжечь, чтобы ничего не осталось, чтобы Берта никогда больше не узнала это место, не вернулась сюда даже в воспоминаниях.
Но я это не сделал, боялся разбудить девочку.
Я вообще с трудом понимал, что происходит у меня внутри.
Зато сколько данных получил Эфир. Ведь он познавал окружающий мир через мои реакции. Злость, ненависть, страх, смех, сочувствие, радость, — ему было интересно познавать чувства, рождающиеся в человеческом разуме. И чем насыщенней и ярче они были, тем яснее он их понимал. Мне казалось, что он даже рад был тому, что я ввязался в эту историю.
В дом я вошел почти беззвучно, только жалко скрипнули петли входной двери, которую намеренно не заперли на засов. Внутри я тоже не произнес ни слова, но почему-то все, и хозяйка, и гости мгновенно проснулись и уставились на меня.