Второе Пришествие
Шрифт:
Антону было глубоко обидно за причисление его к либералам, а уж тем более к лжецам, и, подчеркивая свою воображаемую эрудицию, он вспомнил одного из апологетов либерализма Карла Поппера, предположив, что тот 'наивно противопоставляет тоталитаризм и демократию в том смысле, что не учитывает вариант, когда народ, подвергнутый идеологической обработке, готов массово голосовать и следовать за тираном, выходить на демонстрации в его поддержку и самим, без обращения в карательные органы, очищать общество от инакомыслящих'. Но как бы Антон не намекал при этом на оппонента, излагал он свою мысль, до предела сглаживая острые углы и пытаясь найти какую-то общую грань соприкосновения. Ответом на свой аргумент про новочеркасские события как пример тоталитарности он вновь был ошарашен. 'Я впервые об этом слышу, но даже если и такое было, то органы правопорядка действовали абсолютно верно. Я даже представляю себе эту картину. Собралась толпа. Все орут. Потом кто-то крикнул, мол, давайте камни возьмем. Начали кидаться. И это уже толпа, которую нельзя остановить. Молодцы, что подавили'. Столкнувшись с подобной аргументацией, Антон растерялся. Да, много позже он нашел десятки, сотни доводов, чтобы припечатать этого незнакомца, но прямое неверие подкосило его. 'А что - может он и прав? А представить если, что есть некий тайный 'Большой Бредлам' или 'Бильдербергский клуб'? А как они относятся ко всевозможным 'левакам'? А что, если они считают, что определенный процент личностей с подобным мировоззрением идет на пользу - и пусть будут? Пусть показывают неосуществимую альтернативу! Должны же быть в организме бактерии - как проводят прививки? Вводят антитела, развивая у организма защитную реакцию. А что, если построение социализмов и было глобальным экспериментом, но провальным, показавшим нежизнеспособность марксистских систем? А что, если они и сами понимают тупик капитализма и ищут способы перестройки, но не готовы тыкать наугад, а им нужна уверенность в действенности методов??? Но да
Но случалось Антону и отстаивать едва ли не противоположную точку зрения. Товарищ, с которым он вступил в дискуссию, был горячим противником советского строя, призывая к снесению памятников Ленину, переименованию советских топонимов и публичному покаянию. Антон соглашался, что репрессии были ужасными, что по каждому случаю необходимо выработать общую позицию, осуждающую насилие в любой форме. 'Но каяться по примеру Вилли Брандта? Перед кем? Перед родственниками сгинувших в ГУЛАГе? Перед Прибалтикой? Может, Польшей? Хотя, за Катынь ведь покаялись уже. С другой стороны, что в этом такого. Нет оправданий террору и насилию. Но пусть все тогда каются. Почему бы Британии не покаяться за Индию, а Франции за Алжир? И вообще, за любые колонии почему бы не покаяться? Испания каялась за Латинскую Америку? А США, ваш любимый оплот демократии, н хочет за Вьетнам покаяться или за Ирак? Ах да, они боролись с кровавыми режимами, за свободу, за демократию! Грош цена кровавой демократии! Грош цена принципу меньшей крови! Не победить террор методом большего террора!' - Антон так разошелся, что последнюю фразу буквально выкрикнул в лицо оппоненту. Тому ничего не оставалось делать, как привести пример уже набившие всем оскомины статьи о сравнении уровня жизни в Финляндии и городах, перешедших под советский контроль после сорок четвертого года. Не любившему режим Антону пришлось кивать и окончить спор.
Мечтавшая стать бизнес-леди Оксана также режим недолюбливала. Конечно, выдайся ей возможность переспать с самим Тупиным, она бы потом гордилась этим фактом до конца своих дней, потому что ничто ее не приводило в такой восторг, как успешные мужчины, которые умеют ставить себе высочайшие цели и их добиваться. Но она очень сильно восторгалась таким государством, как Соединенные Штаты Америки. В ее гардеробе была и майка с логотипом признания в любви к Нью-Йорку, да и чехол на ее грушефоне был выполнен в расцветке флага Великобритании, который она почему-то считала за флаг самого штата Нью-Йорк. Вся ее аргументация сводилась к противопоставлению: там-то люди живут прекрасно, и сами люди прекрасные. Там все целеустремленные, там есть все условия для бизнеса, когда ты его начнешь, все вокруг обрадуются и поддержат тебя, тогда как здесь, у нас, все друзья будут злословить ('да ничего не получится'), да и государство в свою очередь будет чинить препоны. Мысли о насильственной смене власти казались ей симпатичными, но что она знала о протестах? Близка ли ей была идеология отчаянных парней, швыряющих булыжники в оперившихся щитами омоновцев?
Однажды один из знакомых парней - а у Оксаны было много парней, которые входили в категорию 'знакомые', и как бы им ни хотелось повышения до категории 'друзья', даже френдзоной она их не одаривала - пригласил на некий марш оппозиции, где могло собраться до десяти тысяч противников власти. Но Оксана прекрасно понимала, что и тысяча наскребется с огромным трудом. 'Менять строй должно оно - быдло. Я - молодая, красивая девушка. Я всегда захочу и уеду. И я мечтаю уехать. А вы оставайтесь тут, в этом болоте. Да Вы и свергнете Тупина если, может, болотом и останетесь. Эта отсталая, дремучая страна. Москва - тут еще теплится жизнь. А все наши остальные города представляют собой одну смесь, глупость и разброд, делать нечего, да и не с кем, нет людей, так, какие-то полупьяные тени ходят. Весь смысл - работа от звонка до звонка, потом дома на диванчик лечь. А зачем что-то еще? Зачем саморазвитие, работа над собой, над своим характером? Нет, это не надо никому. Эта страна может делать хорошо только одну вещь - воевать. В этом она и преуспела, поэтому и носится, как с писаной торбой, со своими победами. Но с точки зрения развития мира - войны очень важны. Нужно проводить просев подобной серой массы, безликой и никчемной. Посмотрите на тех, кто идет добровольно. Почему они идут? Потому что нравится убивать. Так закон не велит, в тюрьму попасть страшно. Война позволяет реализоваться всем тем инстинктам, что сидят в глубине их душонок. А мы, люди, боимся признаться сами себе, что можем убивать. Вот мой бывший парень Петр. Что с ним сейчас? Взял и укатил сражаться в соседнюю республику. За кого, за что? Какие ценности? 'Русский мир'? Что за фантомная сущность, ради которой можно бросить работу, родителей и любимую девушку? Но нет, еще и поругался со мной перед отъездом, а мне все равно интересно, жив ли он... Или все еще сидит в своих окопах? А может, он и ликует, что уничтожил уже пять-десять таких же парней, у которых, может, и выбора не было, которые видят, как соседнее более мощное государство вторглось на их территорию и они должны встать грудью, но сдержать этот натиск? А может, это были такие же националистические молодчики, ненавидящие русских и все русское? Впрочем, я их понимаю. Русскость - от нее всегда разит убогостью, все, что бы русские ни делали, даже с самым благим начинанием, обращается в прах. Нет, нет, валить отсюда надо, мечтаю об этом. Вот куда, кстати, есть смысл подумать. Может, и в Европу? Хотя, за океан, да, там гораздо перспективнее. Главное не в Германию, у них язык противный. А эти пусть здесь сидят и страдают. Вот мои родители - какие у них цели были? Воспитать детей? Хорошо, у них это получилось, им повезло, что родилась не какая-то чушка, а я, умная сама по себе и все понимающая. А они ведь это не ценят. Еще и за какие-то убеждения смели придираться. Вот поехала бы к ним на выходных в самом начале обучения, а сейчас уже нет. Слушать все одни и те же бредни, каждый раз одно и то же. Абсолютно ничего нового, форменное перекатывание из пустого в порожнее. Да, зарабатывают для своего города они неплохо, даже очень хорошо. Но о большем они и не мечтают. А могли бы! Все возможности есть - но зачем рисковать, если и так все неплохо. Вот и получается, жизнь идет по накатанной. Конечно, докатившись до пенсии они не опустятся до того, чтобы сидеть на лавочках, обсуждая кто из подростков соседнего двора с кем целуется за углом. В нашем городе пенсионерам это только и интересно. Ну еще и уровень инфляции и что дядя Витя нового наобещал. То ли дело там! Там пенсионеры активны, путешествуют по миру, узнают что-то новое, спортом занимаются! Вот это я понимаю, вот таких я уважаю! Вот ехать теперь на Новый год домой или нет? С одной стороны, надо бы и увидеться с домашними. Что ни говори, привязанность к ним живет во мне, и так просто от нее не избавишься. Но, с другой стороны, зачем мне она? Ведь сама понимаю, что в этом возрасте, когда я стала самостоятельна, необходимо избавляться от этих привязанностей. Забавляют люди, которые стесняются показывать знаки внимания своим родителям. Я не стесняюсь, но при этом и понимаю, что - пора. Пора отстраняться, и они - главное, они, - тоже должны это понять. Ведь они сильно обидятся, когда я скажу им, что не смогу приехать. Они сочтут сразу же, что я плохая дочь и так далее. Нет, пускай считают. Их проблемы. Не поеду!'
Итак, как мы видим, достаточное число готово было считать режим если не кровавым, то по крайней мере авторитарным - пусть даже и в шутку. Но кого из них он задевал в действительности? Ведь не поверим мы в то, что все вокруг нас стали такими радушными, что переживают за несчастье всех других. Не поверим! Но далее мы познакомимся с историей, которая произошла в это время с одним из наших персонажей. История случилась с Егором, и история не самая приятная. 'Как - с Егором?' - спросите Вы. И действительно, он позиционировал себя как ультрааполитичного гражданина. Антон не раз поднимал на смех противоречия в его взглядах, когда Егор, как мы помним, если прямо не защищал Тупинскую вертикаль, то уж точно относился к ней снисходительно. Но позже, когда Антон его тыкал в это носом, как нерадивого котенка, он возмущался, декоративно опуская партию власти. И с чего бы этой истории случиться с Егором... Но чертовски прав был старик Фрейд, объясняя природу нашей мотивации.
Мы прекрасно помним специфические (если так можно выразиться) сексуальные фантазии Егора, пусть даже назовем их фетишем - здесь важен не столько термин, сколько сама внутренняя суть. Начнем мы с предыстории. Однажды Егор, мониторя новый контент в одном сообществе в соцсети, наткнулся на видео с оппозиционного митинга. Сами антиправительственные
До последнего он не верил, что решится. Сама мысль вводила в дрожь и настолько сильное возбуждение, что Егор отворачивался к стене, насколько стыдно ему было смотреть на окружающих. И вот, наступило двенадцатое, и Егор... шагал по главной столичной улице - Тверской. Толпа была велика; еще большая часть недовольного народа толпилась на Пушкинской площади. Но Егору было сейчас это неинтересно. Он пытался сообразить на ходу, как ему воплотить в жизнь свои мечты. Но в голове витало ощущение, что 'что-то пошло не так'. Народу в центр прибывало все больше и больше, и Егор терялся в толпе. Почти час он пассивно участвовал в хождении, пока наконец не увидел то, что искал. Три девушки в форме стояли у стены дома и о чем-то беседовали. Егор менял угол обзора, разглядывая каждую и пытаясь выделить среди них самую красивую. Если с утра его здорово трясло, больше всего он боялся, что его возьмут сразу при выходе из метро, то теперь он достаточно осмелел. И, отбросив все смущение, помноженное на боязнь, он направился к девушкам. И тут-то и произошла досада. Шедшие сзади него три молодых человека, очевидно, готовившиеся заранее, начали скандировать антитупинские и антиправительственные речевки. В толпу оперативно вклинились силы правопорядка. Егор дернулся к девушкам, и оставалось ему каких-то пару шагов. В этот момент он почувствовал, как сзади надвинулась огромная тень, и кто-то сильный умело схватил его сзади. Девушки остались на месте, а Егор отправился в огромный фургон с голубой полосой. Его пихнули в автозак, и дверь с шумом ударила сзади него.
'Вот и все, друг мой', - взгрустнул Егор. Пол грузовика был заплеван, и по нему словно растеклась какая-то противная жидкость, к тому же и неприятно пахнущая. Но Егор, не замечая всего этого, растянулся на ледяном полу, изредка судорожно вздрагивая. В этот момент послышался обнадеживающий звук ключей с той стороны. 'Обознались? Только-то и всего? А вы говорите, власть злая', - мелькнула у него победоносная мысль. Но дверь отворилась, и в камеру добавилось два молодых человека. Изничтожив все надежды, дверь за ними тотчас же захлопнулась. Они говорили о своем, и по разговору Егор понял, что они в подобной ситуации не в первый раз. Они говорили так, будто Егор и не стоял рядом (едва зазвенели ключи, Егор приподнялся, и когда дверь отворилась, он уже был на ногах), не замечая его присутствия. Егор долго не решался вставить словечко, да и неловко было прерывать беседу. Но любопытство было сильное, ему хотелось узнать, чем заканчиваются подобные задержания, как долго удерживают и так далее. И только он уже внутренне решился, как дверь открылась и в кузов влетел молодой человек, а за ним вполз на четвереньках еще один. Вползший, пытаясь склеить воздухом сломанные очки, пугливо озирался, а влетевший сразу же начал орать: 'За что? Что я сделал? Негодяи! Полицейское государство! Ничего, будет вам Гаагский трибунал! За все ответите, проклятые мерзавцы!' Он долго матерился и посылал угрозы угнетателям. Вползший за это время немного освоился, привстал, и заговорил сам с напыщенной уверенностью. 'Ребят, я в первый раз пришел... До этого только смотрел видео с митингов в интернете... Я поддерживал протесты, но не решался, потому что учеба... У нас в институте приходили и говорили, мол, не ходите на митинги, они разрушают устои нашего государства, финансируются из-за рубежа. Я над подобными профилактическими беседами посмеивался, но на митинги тем не менее не ходил, видимо, боясь найти неприятностей на свою задницу. И сегодня я решился. То есть решился не сегодня, а загодя, морально настраивался, думал, как буду вести себя, чтобы не попасться... И вот... Вот как вышло... Но я ничего не скандировал! Я, можно сказать, шел мимо... Как думаете, если я скажу, что гулял и случайно проходил мимо, меня выпустят?' Егор взглянул на вползшего, и почувствовал к нему резкую неприязнь. 'Какие взгляды будут у тебя теперь, но явно на митинг теперь не пойдешь, еще скорее на протупинский пойдешь!' - думалось ему. Двое прибывших сразу после Егора переглянулись, а влетевший громко засмеялся. 'Дать бы тебе сейчас в рожу за твою глупость и малодушие. Но лучше поберечь силы для борьбы с ними', - он гулко постучал кулаком по стенке грузовика. 'Чувак, не парься. Подпишут тебе все бумаги, скажут ай-ай-ай, пальчиком пригрозят, скажут, в следующий раз придешь - точно неприятностей наживешь. В институте, может, и узнают, но...' 'Но каким гнилым преподавателем надо быть, чтобы занизить оценку на экзамене по причине того, что человек ходил когда-то на митинг!' - неожиданно вставил один из двух знакомых. 'Мне один раз хотели, в летнюю сессию последнюю, но я так здорово знал предмет, что сказал: а давайте я все билеты расскажу. И начал. У него не осталось шансов. Он грустно промолвил: 'Жаль, что такой умный человек, как Вы, Андрей, занимается такой чушью. Но Вы чуть-чуть еще подрастете, повзрослеете, остепенитесь, и поймете всю глупость этой возни и криков', - присоединился к беседе его приятель, по всей видимости, учившийся в том же институте. 'Отпустят тебя, малыш, не переживай. Это мы тут рецидивисты', - вновь засмеялся влетевший. Егор сделал движение назад, понимая, что тот случайно отнес его в категорию рецидивистов, и ошибка может раскрыться, если привлекать к себе внимание. Но внимания на Егора никто не обращал; автозак дернулся, тряхнул присутствующих, от чего они притихли и присели, и отправился в отделение.
Выводили по одному, и компания разбилась. Камера Егора оказалась общей, в ней по предварительной оценке было около десятка человек. Кто-то спросил и Егора, почему его задержали. 'На митинге', - буркнул Егор, вспомнив слово 'обезьянник' и пытаясь понять что же общего здесь с местом обитания мартышек и прочих горилл и шимпанзе. 'Подвальненок, падаль малолетняя', - засопел кто-то злобно из угла камеры. Егор, несмотря на то, что был достаточно физически крепким, поежился. 'Да не бойся! С кем не бывает! Угощайся', - покровительственно заявил спрашивавший, протягивая Егору конфету. По-видимому он был неформальным главарем помещения. Егор сразу почуял ловушку в его словах, поэтому отказался от всех проявлений покровительства. Сопящий из угла продолжил кидаться оскорблениями. Прибыл еще один новенький, и тоже с митинга. Он начал с первых же шагов активно агитировать. Егор удивился, что сопящий молчит в своем углу. 'Заснул, должно быть', - заключил он. Но Егор ошибся. Тот уже вылез из своего угла, представ во весь свой гигантский рост. Новоприбывший истошно завопил, что сталинизм засаживал 'политических' в камеры с уголовниками, чтобы те разобрались с не почитающими 'пахана'. Запахло всеобщей свалкой. Тот, кого Егор определил в неформальные лидеры, бегал и суетился, крича миротворческие лозунги. Но лидерство его оказалось сейчас опущено в глазах Егора: никто не слушал крики. Дверь открылась, и вошли служители правопорядка. Свалка прекратилась. У агитатора из носа сочилась кровь, а амбал уже вовсю сопел в своем углу. На окровавленного и на Егора надели наручники и увели. 'Что ж, вот и допрос...
– думал Егор.
– Эх, все бы отдал сейчас, и свободу, только бы его проводила... она'. И он начал рисовать в своем воображении картины, как должна была выглядеть эта 'она', какие у нее будут жесты, какие вопросы она задаст, как она даст ему протокол и Егор все подпишет, пусть даже там будет обвинение в убийстве Кеннеди. Егора ввели в комнату. Окровавленного уже не было, Егор, замечтавшись, и не заметил, как их пути, бывшие вначале параллельными, разделились. Но не это было неприятным. Неприятным было другое: за столом сидели два следователя, и оба были мужчинами. Егор тяжело вздохнул и закатил глаза. Ему в тот момент стало абсолютно все равно на происходящее, и первые вопросы он слышал поверхностно. Но постепенно самообладание к нему вернулось.
– Присаживайтесь, - мягко заявил первый следователь.
'Сейчас начнем в доброго и злого полицейского играть', - догадался Егор.
– Не волнуйтесь, расслабьтесь, - неожиданно сорвал с себя уже торжественно надетую на него воображением Егора маску злого полицейского второй следователь.
– Да, слушаю вас, - предельно медленно произнес Егор, пытаясь сообразить на ходу, какую линию поведения занять. С одной стороны, можно было сыграть в наивного либерала, поведшегося на заокеанскую пропаганду, с другой - заявить, что попал на митинг случайно. Вариант говорить правду Егор отмел сразу, не столько потому что боялся сумасшедшего дома больше, чем административного срока, но из самого факта признания. Говорить открыто о подобных своих странностях Егор был не готов. Пока он так размышлял, прошел ряд стандартных вопросов по установлению личности, информации о месте работы, составе семьи и так далее. И вот, размышления и небрежные ответы Егора прервал второй следователь, которого он уже успел развенчать до доброго.