Второе рождение
Шрифт:
– Я так и хотела, – вздохнула Полина. – Только Александра говорит, что детям нельзя тут оставаться: мы не можем рисковать ими. Александра считает, что здесь, так близко от города, дети в опасности, а там, далеко от так называемой цивилизации, их жизни и здоровью ничто не будет угрожать.
Разговор с Полиной меня озадачил, однако благодаря ей организация «Родуницы» постепенно переставала быть для меня темным лесом и что-то до боли напоминала. Однако делать выводы рано, и я решила получше разобраться в происходящем, прежде чем разговаривать с Андреем и Карпухиным. В первый же день пребывания Александра попросила меня отдать все средства коммуникации. Когда я спросила, к чему такие предосторожности, она сказала, что в общине все ведут простую жизнь, и раз уж я пришла сюда, прельстившись «естественными» родами, то должна принести небольшую жертву в виде отказа от общения с внешним миром.
– А если случится что-то серьезное, о чем необходимо сообщить? – спросила я, передавая Александре один из мобильников и ноутбук, который, к сожалению, не успела спрятать и оставила на столе в комнате, которую мы делили с Полиной. К счастью, Андрей выдал мне еще один телефон, который оставался в сумке.
– Ну, я же не торгую телефонами! – рассмеялась Александра. – Все они будут в конторе в целости и сохранности. Если понадобится, мы всегда сможем связаться с «большой землей». Но ты должна понимать одну простую вещь, Агния: чтобы обеспечить хорошую, здоровую атмосферу в «Родунице», мы должны как можно меньше общаться с внешним миром. Ты ведь сама избрала этот способ, верно? Могла бы пойти по традиционному пути, а здесь у нас свои порядки. Постепенно ты всему научишься и начнешь находить удовольствие в том, что ничто извне не вмешивается в принятый тут распорядок!
Она говорила настолько дружелюбно и убедительно, что, будь я человеком сторонним, не имеющим вполне определенной цели, обязательно попалась бы на эту удочку. Я выполнила просьбу Александры, чем полностью ее удовлетворила.
«Родуницу» в полной мере можно было назвать царством женщин – за исключением дурачка-садовника по имени Петька и дюжего тридцатилетнего парня, выполнявшего всю тяжелую, «неженскую» работу в коммуне. Этот здоровяк по имени Сергей возил в общину продукты – муку, крупы, соль и сахар. Как объяснила Александра, зелень, картошка и другие овощи выращивались в общине «сестрами» – таким образом, термин «естественное» применим и к питанию. Что ж, я могла причислить это только к плюсам «Родуницы». Сергей отличался молчаливостью, и лицо его не выражало ни капли интеллекта, поэтому у меня не возникало желания с ним общаться. Вторым мужчиной был вышеупомянутый садовник Петька. Инвалид детства, он выглядел придурковато, но был безобиден. Петька всегда улыбался, страшно любил со всеми здороваться и спрашивать: «Как дела?» Несмотря на явные неполадки с головой, улыбающийся Петька, сверкающий гладким лысым черепом, поднимал настроение при одном лишь взгляде на него. О его возрасте я даже предположений не строила – садовник относился к той породе людей, которым можно спокойно дать от тридцати до пятидесяти. Садовником он был прирожденным, и в его руках все спорилось: казалось, растения зацветали, стоило ему прикоснуться к стеблю. Именно его заботами в каждом домике «Родуницы», где проживали «сестры», красовались яркие цветы – красные, белые и розовые шапочки гераней, гибискус, азалии и даже орхидеи. У Петьки имелась маленькая оранжерея, где он выращивал редкие растения. Александра, по словам Полины, не слишком одобряла то, что нельзя съесть, но Петьке не мешала: все-таки он приносил большую пользу общине. Однако общение между двумя мужчинами и «сестрами» было сведено к минимуму – даже ели они отдельно, а не в общей столовой. В целом распорядок дня в «Родунице» напоминал армейский, разве что без тамошней муштры. В восемь утра завтрак, состоящий из овсяной или пшенной каши, салата и домашнего йогурта. Готовили дежурные по кухне – еще одна параллель со срочной службой. Затем все отправлялись на зарядку. В нее входили упражнения, напоминающие обычный «набор для беременных». Единственным отличием являлась музыка, под которую мы занимались, – протяжная, заунывная, чем-то напоминающая григорианское песнопение. Одна из уже разродившихся «сестер» показывала движения, мы послушно повторяли за ней. Иногда приходила Александра. Эта женщина интриговала меня. Она походила на настоятельницу монастыря. Ее невысокая, полная фигура, затянутая в темно-коричневое платье с повязанным поверх него черным передником – ни дать ни взять школьная форма времен советской власти! – сопровождала нас по всей территории, словно тень отца Гамлета. Ее постоянное присутствие напрягало – не только меня, но и многих других, особенно тех девушек, которым не нравились суровые порядки. Такие пытались прятаться по углам – в основном в хозяйственных постройках: пару раз я видела, как они выскальзывали оттуда. Думаю, девчонки курили, так как Александра категорически запрещала заниматься этим на территории общины.
После зарядки мы шли по «рабочим зонам». Я предпочитала работать на свежем воздухе, благодаря чему стала одной из немногих, кому приходилось часто общаться с Петькой-садовником. Меня это не тяготило: безобидный мужик всегда был готов услужить. Работа в саду в это время года сводились к уборке опадающей листвы, подрезанию смородиновых кустов и собиранию урожая осеннего сорта яблок, которые в этом году уродились на славу. Мне было интересно, кому раньше принадлежали эти угодья: известно, что яблони не вырастают за два года, и уж тем более не плодоносят в полную силу, «Родуница» же, как я поняла со слов Александры, начала функционировать чуть больше двух лет назад. Значит, вся эта земля раньше кем-то обрабатывалась, и роскошные кусты черной и красной смородины, сливовые и грушевые деревья оказались здесь не вчера.
За работой следовал обед. Подавали борщ, грибной или рыбный суп (рыбу Сергей покупал на границе с Финляндией у «прикормленных» водителей фур, а по мелочи ловил Петька в одном из окружающих «Родуницу» озер). На второе ели гречу с луком, картошку с овощами или цветную капусту с яйцами. Мяса за два дня в общине я не видела, хотя в общине держали свиней, коз и домашнюю птицу. Александра, пояснила Полина, считает, что беременным не следует злоупотреблять мясом. Вот тут она не права: будущим мамашам требуется большое количество животного белка для нормального вынашивания. С другой стороны, два дня без мяса еще ни о чем не говорят.
После обеда наступал так называемый «час молитвы» – единственное более или менее религиозное действо в «Родунице». Строго говоря, мы не столько молились, сколько обсуждали конец света и его возможные последствия. На стене «молельни» помимо множества икон (явный новодел с большим количеством фальшивой позолоты) висела написанная старинной кириллицей молитва «О благополучном разрешении от беременности». Затем снова шли работать до самого ужина. Ужинали йогуртом, домашним вареньем, медом и выпеченным на местной кухне свежим хлебом. Свободного времени в общине не предусматривалось, хотя до отхода ко сну, который «сестры» помоложе упорно называли армейским словом «отбой», можно было почитать (в маленькой библиотеке имелась литература религиозного содержания, а также книги по гинекологии, родовспоможению и психологии) или погулять по территории. Выход за забор не приветствовался: ворота были на замке, и их бдительно охранял Сергей, а когда бывал в отъезде, то Петька занимал место нашего «цербера». Мне пришло в голову, что мимо Сергея, конечно, вряд ли проскочишь, а вот Петьку, в случае чего, легко обвести вокруг пальца. Надеюсь, до этого не дойдет – в конце концов, «Родуница» же не тюрьма?
– Так о чем задумалась? – снова спросила Полина, так как я не отвечала.
– Да вот, волнуюсь: двое суток уже здесь, а ни одного врача еще не видела!
– Так он у нас и так один всего, – улыбнулась девушка. – Приезжает каждую субботу вечером и остается до воскресенья.
– Значит, обследования регулярные?
– А как же!
– Слушай, – быстро сказала я, – а если вдруг мне позвонить приспичит?
– Зачем? – удивилась она.
– Ну, родственникам, там…
– А-а, – кивнула она, – так это к Александре: она откроет контору, и ты сможешь воспользоваться телефоном. Правда, под ее присмотром. Есть и другой вариант – когда посылают в город торговать на рынке. Правда, тебя не пошлют, ты – платная, значит, делать это не обязана.
– А к чему такая конспирация? – поинтересовалась я. – Почему мы не можем звонить из своих комнат?
– Александра говорит, это делается во избежание того, чтобы «сестры» не висели на телефонах целыми днями, что является пустой тратой времени. К тому же деньги на счетах заканчиваются, а пополнять некому и негде. Да, честно говоря, большинству и нечем!
– Но здесь же есть и те, кто, как я, платит сам за себя? – продолжала недоумевать я. – Для нас пополнить счет – не проблема!
– Понимаешь, Александра любит, чтобы все по ее было и не допускает никаких отклонений от правил. Ты видела, как ее Серега наш боится?
– А он боится?
– Еще как! – захихикала девушка. – Стоит Александре на него зыркнуть, и он, как зайчик, бежит выполнять приказание!
Только я намеревалась расспросить Полину о том, какие отношения связывают Александру с Сергеем, как раздался звон колокола, установленного на своеобразной «площади» посреди поселка: этот колокол созывал нас на все мероприятия, так как ни у одной из нас не было часов – их, как и телефоны, отбирали при вступлении на территорию «Родуницы». И вот здесь, оторванной от мира, мне предстояло вести свое расследование. Где же, черт возьми, Татьяна Цепко? За двое суток я ее ни разу не встретила, а ведь видела, пожалуй, уже всех членов общины!
Павел терпеть не мог визитов к толстосумам. Эти люди как будто обитают на другой планете, считая, что общечеловеческие законы писаны не для них. Его всегда удивляло, почему в Европе, к примеру, не принято щеголять знатностью и богатством, выставляя напоказ дорогие вещи, а в России такое поведение считается чуть ли не хорошим тоном? Какой-нибудь итальянский граф спокойно может прокатиться в метро, а то и на велосипеде, тогда как богатый российский бизнесмен или его жена ни за что не усядутся в машину, если она не представительского класса. Они не купят квартиру в обычном доме, где живут те, кого они полагают ниже себя по уровню жизни, и не устроят детей в обычную школу или садик, ограничивая их общение с «неподходящими» сверстниками. Таким образом, из детей вырастают еще большие снобы, чем родители. При таком воспитании разница поколений состоит лишь в одном: дети всерьез уверены, что деньги берутся из тумбочки в отцовском кабинете, тогда как их отцы точно знают, где они их заработали или украли. Справедливости ради надо сказать, что жены многих толстосумов в этом плане мало чем отличаются от детей: их интересует, сколько денег лежит в этой самой пресловутой тумбочке, а не как они достались благоверному. Павел надеялся, что Тамара Леонидовна Кочкина окажется не такой, как он опасается, однако, едва она вошла в гостиную, куда его проводила пожилая горничная, младший лейтенант понял, что его надежды не оправдались. Тамаре Кочкиной было, наверное, лет тридцать, и она обладала всеми атрибутами жены олигарха – добела высветленными волосами, дочерна загорелой кожей и длинными накладными ресницами. Ростом она не вышла, но добрых двенадцать сантиметров ей добавляли тонкие, как гвозди, «шпильки». Выражение лица Тамары, скучающе-презрительное, Павлу не понравилось, но он решил отнести это на счет мучений, которые молодая женщина, несомненно, испытывала, передвигаясь на таких «ходулях». Карпухин считает, что необходимо попытаться найти в себе хоть какое-то теплое чувство по отношению даже к самому отвратительному человеку, могущему стать свидетелем. В случае Тамары Кочкиной, решил он, пусть это будет жалость.