Второе Установление
Шрифт:
— Так вы, значит, поклонник крестьянских добродетелей?
— Звезды меня упаси, — эта мысль, казалось, изумила Чанниса. — Я просто отмечаю значимость всего этого. Видимо, Ределл является эффективным администратором — но совсем в ином смысле, нежели Старая Империя, Первое Установление или даже наш собственный Союз. Все они обеспечивали и обеспечивают своим подданным чисто механическое процветание за счет конкретных ценностей. Ределл же приносит счастье и достаток. Разве вы не видите, что все их господство имеет иную ориентацию? Оно не физическое,
— В самом деле? — Притчер позволил себе поиронизировать. — А ужас, с которым Старейшины говорят о наказании за измену, исходящем от этих добросердечных администраторов-психологов?
Как это согласуется с вашим тезисом?
— А разве сами они являлись объектом наказания? По их словам, наказывали других. Создается впечатление, что представление о каре так прочно вбито в них, что сама кара никогда не понадобится.
Должные умственные установки так впечатаны в их сознания, что я почти уверен: на планете нет ни единого ределлского солдата. Неужто вы всего этого не видите?
— Возможно, увижу, — холодно сказал Притчер, — но не раньше, чем встречусь с губернатором.
А, кстати, что если и наши сознания уже взяты под контроль?
Чаннис ответил с нескрываемым презрением:
— Вы-то должны быть к такому приучены.
Притчер заметно побледнел и, сделав усилие, отвернулся. Больше в этот день они друг с другом не разговаривали.
В молчаливом безветрии морозной ночи, прислушавшись к тихому, сонному дыханию попутчика, Притчер молча настроил свою наручную рацию на ультраволновой диапазон, недоступный рации Чанниса, и бесшумно прикасаясь к ней ногтем, связался с кораблем.
Ответ поступил в виде череды незаметных, едва ощутимых вибраций.
Притчер дважды спросил:
— Есть ли какие-либо сообщения?
Дважды последовал ответ:
— Никаких. Мы в постоянном ожидании.
Он встал с кровати. В комнате было холодно, и он, завернувшись в меховое одеяло, сел в кресло и стал смотреть на небосвод, столь отличающийся по яркости и сложности расположения теснящихся звезд от равномерного тумана Галактической Линзы, которая господствовала на ночном небе его родной Периферии.
Где-то там, среди звезд, находился ответ на захлестнувшие его трудности, и он страстно желал, чтобы этот ответ поскорее прибыл и со всем покончил.
На миг он задался вопросом: неужели Мул был прав, и Обращение отняло у него твердое, острое лезвие уверенности в себе? Или то была просто надвигающаяся старость, объединившаяся со всеми тяготами последних лет?
Ему, в сущности, было все равно.
Он устал.
Губернатор Россема прибыл без особой помпы. Его единственным спутником был человек в форме, управлявший мобилем.
Мобиль выглядел роскошно, но Притчеру он не особенно понравился. Разворачивался он неуклюже, не раз заметно дергался — видимо, при слишком быстрой смене передач. Один лишь взгляд на его конструкцию позволял заключить, что мобиль работал не на атомной, а на химической энергии.
Ределлский губернатор мягко ступил на тонкий слой снега и двинулся вперед между двумя шеренгами почтительно стоящих Старейшин. Он быстро вошел в здание, не глядя на них.
Старейшины последовали за ним.
Два человека Союза Миров Мула наблюдали за происходящим из отведенного им помещения.
Губернатор был полного телосложения, довольно коренаст, невысок ростом, с невыразительным лицом.
Но что из того?
Притчер выругал себя за излишнюю нервозность. По правде говоря, на его лице ничего не отразилось. Он не унизился перед Чаннисом — но ему было прекрасно известно, что его кровяное давление подскочило, а в горле пересохло.
То был не физический страх. Притчер ни в коей мере не принадлежал к числу тупоумных, непробиваемых людей, состоящих из лишенной нервов плоти, слишком глупых даже для того, чтобы испугаться — но физический страх он мог унять и отбросить в сторону.
Здесь все было по-иному. Этот страх был другим.
Он быстро взглянул на Чанниса. Молодой человек беспечно рассматривал ногти на одной руке и лениво подправлял какие-то незаметные нарушения идеального порядка.
Что-то внутри Притчера исполнилось негодования. Стоило ли Чаннису бояться ментального воздействия?
Притчер мысленно перевел дух и попытался рассуждать в обратном направлении. Каким твердокаменным демократом он был раньше, до того, как Мул Обратил его? Это было трудно вспомнить. Он не мог представить себя таким даже мысленно. Он не мог порвать цепкие узы, эмоционально привязывавшие его к Мулу. Рассудку его было известно, что когда-то он пытался убить Мула, но несмотря на все усилия, он никак не мог припомнить своих ощущений в то время. Впрочем, это могло быть самозащитой его сознания, ибо даже интуитивные догадки о природе забытых чувств, одно лишь постижение их направленности вызывали болезненные корчи в желудке.
Что если губернатор уже вмешался в его сознание?
Что если нематериальные, мысленные щупальца Второго Установителя вползли, извиваясь, в эмоциональные расщелины его менталитета и разъединили его, и изменили его…
В тот, первый раз он ничего не почувствовал. Не было ни боли, ни разлада в мыслях — ни даже ощущения разрыва. Он, оказывается, всегда любил Мула. Если когда-то давным-давно — пять коротких лет назад — он думал, что не любит его, что ненавидит его, это было просто дикой иллюзией.
Мысль об этой иллюзии заставляла его нервничать.
Но боли не было.
Будет ли встреча с губернатором воспроизведением того, через что он уже прошел однажды?
Присоединится ли все ушедшее — вся его служба при Муле, вся его жизненная ориентация — к туманной, потусторонней мечте, хранившей слово «демократия»? Мул тоже станет сном, и Притчер сделается верным одному лишь Ределлу…
Он резко повернулся.
Возникло острое чувство тошноты.
И тут голос Чанниса раздался в его ушах: