Второго Рима день последний
Шрифт:
Поле покрылось растерзанными трупами. Моё конь прижал уши, вонзил зубы в живот молодого турка, вытряхнул их него жизнь и отшвырнул в сторону бездыханный труп.
Колонны турок остановились и рассыпались. Греки пришпорили коней и помчались дальше. Стрелы по-прежнему свистели вокруг нас, но ещё никто не упал с коня.
Я взглянул в сторону города. Флаг Джустиниани с крестом на полотнище то взмывал вверх, то падал по древку. Я протрубил сигнал. Потом ещё и ещё много раз. Греки делали вид, что не слышат. Если бы крутой откос не замедлил бега коней, они бы мчались до Адрианополя.
Наконец, мне удалось собрать отряд и повернуть к городу. Мы проезжали мимо раненых турок, которые катались по земле, обхватив голову руками, и молодые греки по очереди нагибались, чтобы для тренировки нанести удар милосердия. Воздух был тяжёл от удушливого запаха крови и экскрементов. Бешеным галопом, призывая Аллаха и размахивая кривыми саблями, приближались сипахи, но между нами ещё было какое-то расстояние. Они накатывались на нас как багряная штормовая волна. Всё чаще юноши поглядывали назад и незаметно пришпоривали коней.
Я не оглядывался. Смотрел на стены и башни Константинополя. Старался увидеть их глазами турок и уже не удивлялся, что пехота остановилась на марше при виде этого зрелища. Жёлтые и коричневые стены с башнями и зубцами простирались, насколько хватало взгляда. Сначала был ров с заградительной стеной. За ней первый не слишком высокий вал. Потом внешняя стена с башнями, пушками и гарнизоном, мощнее которой я не видел ни в одном городе Европы. На ней в готовности стояли защитники. Но за этой наружной стеной возвышалась выше самых высоких каменных домов большая внутренняя стена Константинополя со своими огромными башнями. Три мощных пояса обороны Константинополя. Даже если врагу удастся преодолеть вал и наружную стену, он окажется в смертельно опасном узком ущелье.
Я смотрел на эти подпирающие небеса стены и впервые почувствовал в сердце проблеск надежды. Мне показалось, что только землетрясение может разрушить эту мощь.
А конь мой уже стучал копытами по гулкому настилу разводного моста. Шеренги сипахов в развевающихся плащах, перьях и блестящих панцирях остановились на расстоянии полёта стрелы от стены. Едва мы въехали в город, как выбежали плотники, чтобы убрать подъёмный мост. Каменщики с кирпичами и раствором стояли наготове, чтобы замуровать ворота. Таким же образом были демонтированы все оставшиеся четыре разводных моста и замурованы большие ворота. Остались лишь узкие проходы в большой стене, пригодные для вылазок. Ключи от них кесарь доверил латинянам.
Со всех сторон подходили колонны турок, останавливались за пределами досягаемости выстрелов и рассыпались по местности. За войском гнали огромные стада скота. И на другой стороне Золотого Рога, на холмах Пера появились бесконечные маршевые колонны. Так продолжалось целый дней. Вечером от Золотого Рога до Мраморного моря турки стояли настолько плотно, что даже заяц не смог бы проскочить между ними. Основные силы турок остановились на расстоянии двух тысяч шагов от города. Со стороны турки выглядели как муравьи.
Мал, очень мал человек перед огромной тысячелетней стеной. Но время поглощает всё. Даже самая мощная стена однажды рушится. И тогда происходит смена эпох.
6 апреля 1453.
Сегодня пятница, святой день Ислама. Рано утром султан Мехмед с многочисленной свитой объезжал залитые солнцем стены. Он держался за пределами досягаемости выстрелов, и невозможно было разглядеть его лицо, но я узнал его по осанке и гордо понятой голове. По одежде и головным уборам я узнавал также высокопоставленных вельмож его свиты.
Ни одного выстрела, ни стрелой, ни снарядом, ещё не было произведено ни с одной стороны. Ночью турки подобрали тела порубленных во время вылазки. Проехав вдоль стены, султан повернул коня и въехал на холм напротив ворот святого Романа. Там уже стоял огромный шатёр с балдахином. Бесчисленные сапёры были заняты укреплением холма рвом и частоколом.
Не сходя с коня, султан послал герольда со знаком мира к воротам. Певучим голосом герольд вызвал кесаря Константина и предложил ему мир. Его греческий был ломаным, но никто не смеялся. Кесарь Константин поднялся на башню большой стены и показался герольду. На голове у кесаря сияла золотыми дугами корона. Его окружала церемониальная свита.
В соответствии с наказами Корана, султан Мехмед предложил грекам мир и обещал, что всем будет дарована жизнь, если город сдастся без сопротивления. Это был последний шанс великого визиря Халила из партии мира. Мне кажется, Мехмед, который в это время неподвижно сидел в седле далеко на взгорье, более всего опасался, что его предложение будет принято.
Кесарь Константин приказал Францу повторно зачитать послание, которое султан уже получил в Адрианополе. Тонкий придворный голос Франца был слышен плохо. Латиняне Джустиниани быстро устали слушать и принялись по-солдатски выкрикивать оскорбления герольду. Греки тоже начали кричать, и скоро вдоль всей стены стоял протяжный неумолчный крик. Греки набрались смелости от звука собственного голоса, глаза у них заблестели, щёки порозовели. Несколько арбалетчиков стали поспешно натягивать тетивы. Но кесарь Константин поднял руку и сурово запретил стрелять в посланника султана, находящегося под защитой знака мира.
Герольд повернул назад и когда подъехал к султану, солнце уже поднялось высоко в небо. Настало время полуденной молитвы. Мехмед сошёл с коня. Перед ним раскрыли молитвенник и воткнули в землю копьё, направленное в ту сторону, где лежит Мекка. Султан молитвенно сложил руки и склонил голову. Потом он опустился на колени на коврике и прижал лицо к земле перед своим богом. Предписанное омовение он пропустил, так как находился в поле, и воды всё равно не хватило бы на всех воинов. Многократно он касался лбом земли и всё его войско от Мраморного моря до залива Золотой Рог, стоя на коленях, било лбами о землю в такт с ним. Это зрелище напоминало огромный живой колышущийся ковёр, покрывающий землю до самого горизонта.
Словно в ответ, зазвонили колокола во всех храмах города, а монахи в монастырях вторили им колотушками. Этот стук и звон наполняли город верой и, долетая через поле до турок, мешали им молиться.
Мехмед ограничился короткой молитвой и, воздев руки к небу, объявил начало осады. Все, кто слышал его слова, подхватили их в полный голос, и этот крик захватывал всё новые и новые ряды, окружая город как шум моря.
«Начать осаду!»– кричали турки, и всё их войско стало размахивать оружием, а потом бросилось к стенам и, казалось, начался штурм. Пёстрые отряды накатывались огромными волнами, и со стен уже можно было различить лица, море лиц и кричащих ртов.