Второстепенный: Торг
Шрифт:
Тогда-то Корион понял, что Волхов просто взрослел в два раза дольше местных эльтов. Не мог уже прошедший через пубертат мужчина с таким безрадостным смущением отреагировать на его новое начало. Скорее это была бы радость: «Эге-гей! Я снова в строю!» По всей видимости, зрелость в родном мире Волхова определялась иначе, по психике. От этой догадки Кориону стало легче. Всё-таки со взрослым, оказавшимся в теле ребёнка, было бы куда сложнее.
Задумавшись, Корион не заметил, как облизнул опустевшую вилку. Волхов ниже опустил голову, ссутулился, вцепился в свою вилку до побелевших костяшек. Кудри упали ему на лоб. Покраснели
– Вас лихорадит, мистер Волхов, выпейте чаю, - сжалился он. – И советую прогуляться. Погода сегодня чудесная.
Вадим что-то невнятно промычал в знак согласия, залпом осушил чашку, практически не жуя, проглотил завтрак и выскочил из-за стола. Громкий топот сопроводил его путь по лестнице до первого этажа и затих, закончившись стуком двери.
Корион философски вздохнул. Он честно сделал вид, что ничего не заметил. Не его вина, что мальчишка догадлив.
Остаток каникул Волхов страдал. Корион бы даже сказал, со вкусом и наслаждением. Он часами сидел на своём подоконнике, забыв про рукоделие, и тяжко вздыхал, глядя куда-то вдаль. От расстройства и без того хороший аппетит перешёл в разряд зверских, и все запасы шоколада, орешков и печенек были уничтожены. По вечерам пианино не умолкало часами. Мальчишка сначала играл классику, затем выученные когда-то мелодии, а потом пытался вспомнить то, что когда-то слышал в родном мире. Вспоминались только тоскливые мелодии и песни.
Корион познакомился с темой фильма о каком-то Властелине колец, песнями о крылатых качелях, прекрасном будущем, которое Вадим настойчиво просил не быть жестоким, и целым рядом творчества некоего Виктора Цоя, которое мальчишка затруднялся перевести на английский. Особенно тронула песня о вечерней звезде из того же фильма о Властелине колец. Вадим спел её на английском и до того пронзительно, что у самого Кориона защемило в груди.
А когда пришло время возвращаться в Фогруф, у Вадима даже кудряшки поникли, хотя он бодрился и ни слова против не сказал.
Единственное, что выдало его состояние – тяжёлый вздох и недовольное бурчание:
– Опять двадцать пять… Грёбаное магическое поле…
Глава 8. Предел и беспредел
Профессор разбудил меня утром, когда заря только-только окрасила восход нежным розовым цветом.
– Мистер Волхов, просыпайтесь, - строгим голосом велел он.
В противовес суровому тону его ладонь мягко скользнула по моему плечу и пригладила растрёпанные волосы. Под кожей, повторив её путь, вспыхнули тонкие огненные линии и пробежались по нервам волной удовольствия. Я невольно потянулась навстречу ласковым прикосновениям и разочарованно выдохнула, когда ладонь исчезла.
Пришлось приподнять голову от подушки и всё-таки разлепить веки. Профессор стоял надо мной чёрным монументом, уже причёсанный, умытый и в неизменном плаще алхимика. Из низкого хвоста, в который были зачесаны гладкие чёрные волосы, выбилась пара прядей на виске. Выглядело это потрясающе.
– М-м… Сколько времени? – прохрипела я, мысленно вознося благодарную молитву широким пижамным штанам.
Мой молодой растущий юношеский организм отреагировал на такую побудку самым предсказуемым образом. Внизу живота теперь чувствовалась незнакомая тяжесть, от каждого прикосновения к которой стучало сердце и в жилах вместе с кровью растекался огонь.
– Семь утра. Через полчаса жду внизу, - профессор развернулся и покинул мою комнату.
Едва за ним закрылась дверь, я вздохнула, накрыла пылающую голову подушкой, сверху накинула одеяло и от души, во весь голос, застонала.
До этого у меня были проблемы, но такие подлянки от собственного тела и вовсе вызвали дикое желание остановить планету и выйти прямо в открытый космос. Более того, я на сто процентов уверена, что профессор прекрасно заметил мою реакцию. И почему-то уже во второй раз милосердно сделал вид, что ослеп.
Если за остаток каникул я успела переварить, что моё тело осознало свою мужскую природу, то его реакции… Стыд-то какой! Почему, ну почему я здесь не девчонка?! Почему вообще реагирую на мужчину? Почему я просто не могу выкинуть это из головы, а?
«Потому что любовь!
– ехидно ответил внутренний голос. – Потому что большую часть жизни ты, Валентина, хотела умного, харизматичного брюнета. Всё в соответствии с твоими желаниями. Получи. Кушай, не обляпайся. Только груди у тебя нет, а промеж ног появилось архитектурное излишество. Вперёд, попаданка. Завоёвывай своего принца, как хочешь! К тому же ты не знаешь его ориентацию. Может, он гей?»
От этой мысли захотелось нервно рассмеяться. Вот уж кто меньше всего походил на любителя мужчин, так это профессор Хов.
Я кое-как привела себя в порядок и спустилась вниз. Профессор уже накрыл диван простыней и щелчками накладывал на все горизонтальные поверхности заклинания сохранения.
– Позавтракаем в школе, - заявил он и выпустил в потолок целый пучок трещащих молний.
Сизые лучи пробежались по балкам и впитались в стены. Пахнуло озоном. По телу пробежали мурашки. Я непроизвольно передёрнулась и крепче схватилась за почтальонку.
– Мы туда прямо сейчас пойдём? Как?
– Через десять минут придёт Ди.
Профессор подхватил небольшой старинный саквояж и потащил меня на улицу. От провернувшегося в замке ключа по стенам пробежали радужные блики.
– Волхов, вы так и не наложили на мой дом защиту, - напомнил он мне и показал на толстую борозду, тянущуюся вдоль забора. – Круг я начертил, остались только ваши чары.
Я поморгала на него, пытаясь сообразить, о какой защите идёт речь. Кашлянула.
– Я думал, вы о ней забыли.
– О щите, способном защитить от взрыва, радиации и прочих магических и немагических воздействий? – профессор выгнул бровь, и я сразу почувствовала себя идиоткой. – Да вы шутник.
– Вы, сэр, параноик. Вы же только что установили какие-то защитные чары. Вам мало?
– Я до сих пор жив как раз благодаря своей паранойе, Волхов. Вы будете накладывать свою защиту или нет?
Я вздохнула и покорно прочитала заговор. Какое-то мгновение дом был заключён в огромный стеклянный купол. Затем по нему пробежали блики, и он растаял. Хов нахмурился.