Второй Император
Шрифт:
Разговаривая сразу на двух языках, Аарон успевал отбиваться от остальной горланящей когорты и успокаивать Минжа, заверяя его в полном, абсолютном мире и согласии. И это было второй отличительной чертой, особенностью еврейского колорита. Та кипящая бурная жизнь внутри общины – споры и разногласия, радость и веселье – никоим образом не касалась посторонних глаз и ушей.
– Это наши разборки, – ответил Аарон на немой вопрос Минжа. – Прошу вас, не обращайте внимания, оно того не стоит.
Вот так, под общий крик и визг, они добрались к дому Аарона, вошли внутрь, и слуги наглухо затворили кованные тяжелые врата.
– Вы должны понимать, – извинялся за своих сородичей Аарон, – для нас ваш визит – большая честь. И каждый из них желал бы принимать такого
– Может, стоило бы заглянуть хоть к некоторым, дабы не оскорбить их гостеприимства, – тактично предложил Минж.
– Ой, вы не знаете наших людей! – аж подпрыгнул Аарон. – Ничего с их гостеприимством не произойдет. Там у каждого, почитай, дочь на выданье, а то и по несколько… А что я тогда скажу своей Ревекке? Пригласил гостя и не смог привести в дом… Тут понимаете, дорогой Минж, настоящая политика, – заговорщицки объяснил Аарон, скручивая пальцами локон у виска. И видя, что Минжа не смутил его намек, добавил уже совсем откровенно.
– Ревекка достойная девушка из рода самого Давида, царя Израильского. А как она готовит, а как поет, а как танцует! При этом получила лучшее образование в Поднебесной, – добавил Аарон почему-то шепотом. – И, наконец, она просто красавица!
То, что девушка красива, Минж знал и без объяснений отца. Высокая, статная, стройная, с абсолютно белой кожей, рыжими слегка вьющимися волосами и огромными глазами цвета липового мёда – ничего подобного Минж не встречал. Но не красота и статность Ревекки притягивали его внимание. Даже не то, что она была действительно умна и имела прекрасные манеры. Находясь с момента вышеописанных событий вне мира страстей, в некоем отстранении от «пульса жизни», так сказать, имея возможность свободного наблюдения, Минж и сам замечал в странной девушке какую-то высшую свободу и власть над миром, легкость и в тоже время необъяснимую глубину – вещи, удивительные по своим качествам и различные по сути. В Ревекке они сочетались безупречно, что являлось удивительной загадкой, и странным образом было созвучно его сердцу. Такую девушку просто невозможно было не любить… Если бы Минж не знал, как ее зовут, он бы назвал ее Любовью. И даже та легкая горечь на губах от общения ней, словно поцелуй вереска, всякий раз ложилась на ее образ в его душе каким-то новым свежим мазком, перебивая приторный вкус рутинных житейских тривиальностей.
Обед, приготовленный Ревекой, заслуживал наивысших похвал. Не привыкший есть помногу, тут Минж совсем не удержался и испробовал почти все блюда, тем более, что подавала их сама хозяйка дома. Матери у Ревекки не было, она умерла несколько лет назад, и с тех пор дочь сама вела домашнее хозяйство, умело управлялась как с финансами, так и с кухонной утварью. Слуг в доме было немного, но, судя по порядку, последние отлично знали свои обязанности. Тон всему задавала Ревекка. Она не забыла позаботиться о том, чтобы слуги и воины, прибывшие с Минжем, были накормлены и устроены на отдых в гостевом доме в саду.
Во время обеда прибыл начальник охраны. Он сердечно благодарил хозяйку за угощение, но его глаза выдавали обеспокоенность, и Минж подозвал его ближе к себе.
– Господин, – склонился он к самому уху младшего Чжао, – мне кажется, снаружи пытаются выломать дверь. Не полезно было бы нам вызвать подмогу? Впрочем, мои воины и сейчас готовы выйти за ворота и сразиться с кем бы то ни было.
– Нет нужды, – любезно ответил хозяин дома, по всей видимости, умеющий читать по губам. – Это ломятся к нам старейшины общины во главе с раввином, нашим… как бы сказать… главным Буддой. Все они – почтенные старцы, воевать там не с кем. Я их пригласил для беседы и велел подождать. Нет пира, который не кончается, но народ наш нетерпеливый… Поверьте, им есть что сказать! С вашего позволения, уважаемый Минж, я прикажу их впустить в дом; пусть подождут на террасе в саду.
– Зачем же в саду? – вопросил Минж. – Стол ломится от яств, мне их и за год не съесть. Не будет ли удобным пригласить их за трапезу? Сытый человек – добрый человек, глядишь, и они присмиреют, – закончил он улыбаясь.
– Ваша правда, доброму и Небо помогает, – ответил поговоркой Аарон.
– Богатый не знает трудностей бедного, сытый – мучений голодного, – добавил Минж, и они рассмеялись.
Двери отворили, в них пестрой галдящей толпой ввалились почтенные старцы, все, как один, с увесистыми загнутыми клюками, ими-то они и громыхали по оббитым железом дверям. Каждый принес с собой подарки для Минжа: шкатулки из нефрита, отделанные золотом и серебром, инкрустированные драгоценными камнями, полные отборного жемчуга, алмазов и прочих дорогих вещей. Минж принимал их, открывал одну за другой, и краска густо заливала его лицо. Такими драгоценностями можно было приобрести целое княжество. Он пытался отказываться, но категоричный вид старцев не предполагал никаких возражений; миролюбивые дедушки тут же приобретали вид грозных патриархов, точь-в-точь, как на гобелене в гостиной, который Минж рассматривал во время трапезы. Того и гляди, пустят в ход свои клюшки.
– Нельзя отказываться, – причмокнул языком хозяин на его немой вопрос. – Обидятся. Это их подарки на вашу свадьбу.
– ?!
– Возможно, они немножко поторопились… Но, раз дело сделано, не будем же мы их расстраивать и отдавать подарки обратно. Обидятся! – еще раз повторил Аарон.
Хозяин дома рассаживал гостей за столом, вмиг появилось множество слуг, стелились дорогие ковры, утварь на столе сменялась свежими блюдами – все сплошь из золота с серебряной окантовкой. Из зажженной кадильницы по храмине поплыли чудесные, изысканные ароматы, каких Минж не обонял даже в покоях императора. Пришла Ревекка, вся в желтом с голубым – в расшитом золотом длинном платье с капюшоном, откуда выбивалась прядь огненно-рыжих волос, при свете светильников сверкающих мелкими искрами.Отец усадил ее рядом с Минжем, чему тот совсем не возражал. Ревекка улыбнулась ему кротко, почти застенчиво – умная, грациозная, величественная, словно царица, – и Минж почувствовал, что все поднесенные дары не стоят этой улыбки. Гости наполнили кубки, боковая дверь распахнулась, из нее понеслась чарующая душу мелодия, немножко печальная и одновременно торжественная…
Званый обед все больше напоминал свадебное застолье. Но никто из присутствующих ни словом, ни взглядом не обнаруживал сути предмета: гости знакомились, называли свои имена, справлялись о здоровье господина Гуожи, желали ему долгих счастливых дней и процветания его дому, а заодно всей империи. С достоинством и чувством такта, без заискиваний и угодничества, предлагая Минжу самому сделать правильный выбор.
– Мы слышали от Аарона, – произнес один из гостей по имени Иаков, выделявшийся среди остальных представительным видом, – у вас, дорогой Минж, очень оригинальные суждения по поводу духовных практик Поднебесной.
– Ну, не так чтоб оригинальные суждения, но свое мнение есть, – шутя ответил Минж.
– У нас тоже своя, особая, религия и вера, – продолжал Иаков, – и она существенно отличается от буддизма или учения даосов. Но те ваши слова, что передал брат Аарон, нам понятны и близки. И я не сомневаюсь, это слова человека, понимающего истинную суть вопроса.
При этом Иаков поднял палец вверх.
– Какого вопроса? – удивленно спросил Минж, дожевывая кусочек какой-то диковинной и очень вкусной пищи. – Много ешь – не будешь чувствовать вкуса, много говоришь – слова мало что стоят(44). Я много чего болтаю себе же во вред.
– Ну, это он о вашем споре с аптекарем, – вмешался хозяин дома. – А именно о том, что для истинного откровения время еще не наступило.
– Ну, причём здесь откровения, – возразил Иаков. – У нас полно истинных откровений. Я о пришествии Машиаха(45). И хотя вы, уважаемый Минж, его так не называли, все же изволили выразиться о Нем, как о едином истинном Боге и Его грядущем пришествии в мир.
У Минжа появилось ощущение, будто его вдруг облили кипятком. Иаков точно и лаконично сформулировал всю концепцию вышеупомянутого опыта, полученного Минжем ранней весной, когда цвел миндаль.