Второй медовый месяц
Шрифт:
— Боже мой…
— Когда ты в последний раз пила шампанское?
— Даже не помню.
— Ну, тогда давно пора. Пора хоть немного порадоваться жизни, Виви.
Официант неторопливо наполнил высокий бокал из тонкого стеклам церемонно поставил его перед Вивьен. «Вот увидишь, он угостит тебя шампанским, — пообещала Роза, валяясь в спортивном костюме на диване и махая Вивьен на прощание. — Можешь не сомневаться, шикарный будет ужин».
Макс поднял бокал.
—
Вивьен ждала.
— За Элиота, — объявил он.
— Да-да, конечно, — слишком оживленно подхватила Вивьен, тоже взяла бокал и чокнулась с Максом. — За Элиота.
— Что слышно насчет Ро?
Вивьен слегка поморщилась.
— Не будем забывать: что годится для австралийского пляжа, не годится для Ричмонда.
— Да ладно тебе, — сказал Макс, — я тебя не узнаю. Не брюзжи, Виви.
Она подняла глаза.
— Вообще-то я с ней ни разу не общалась.
— Я тоже.
— Она осваивает буддизм.
— Буддизм, — повторил Макс. — Бог ты мой.
— И при этом катается на серфе и хлещет пиво…
— Между прочим, могло быть и хуже.
— Но как же, Макс…
— Давай пока оставим эту тему, — предложил он. — На какое-то время.
— Оставим?
— Да, вместе. Ведь он наш сын.
Вивьен пригубила шампанское.
— А этот дайвинг!
— Мне кажется, что волноваться пока рано, — сообщил Макс. — Вот если и в тридцать лет у него не будет других занятий, мы примчимся и устроим ему выволочку.
— А до тридцати лет ты с ним встречаться не собираешься? Макс ответил ей взглядом в упор:
— Мы слетаем к нему в любое время, когда ты будешь готова.
Вивьен улыбнулась своему бокалу.
— О-о…
— Только скажи.
Она откинулась на спинку стула.
Помолчав, она оглядела ресторан и спросила:
— Как там стюардесса?
— Все летает.
— И ты не нашел ей замену? — во внезапном и радостном приливе уверенности продолжала Вивьен.
— Я старался. Изо всех сил.
— Считаешь, я должна знать подробности?
Он склонил голову набок.
— Только если хочешь известись от скуки. Как извелся я. Что будешь есть?
— Угадай.
Он просмотрел меню.
— Авокадо с барабулькой.
— Вот видишь, — сказала она, — ты ничего не забыл.
— Нет, не забыл.
— А ты будешь лесные грибы и цесарку.
— Или утку.
— Ах да, утку. Четыре года не готовила утку.
Макс взглянул на нее поверх меню.
— Пора исправляться.
— Сейчас я готовлю девчоночью еду, — объяснила Вивьен, — рыбу, салаты, макароны. Роза на диете.
— Надеюсь, ты не составляешь ей компанию.
— Вообще-то я подумывала…
— Не смей, — перебил Макс, — тебе ни к чему. Ты… — Он умолк и усмехнулся, а потом спросил: — Что я хотел сказать, Виви?
— Понятия не имею.
— А что ты надеялась услышать?
— Ну перестань, — попросила она.
— Тебе же нравится.
Она вздернула подбородок.
— Уже нет.
— Посмотрим…
— Лучше не надо.
Макс подался к ней, наклонившись над столом.
— А ведь я и вправду собирался кое-что сказать.
— Да?
— Только позднее, но, пожалуй, скажу сейчас.
Он отложил меню и опять наклонился к Вивьен.
— Мы ведь хорошо провели время на прошлой неделе?
— Да…
— И сейчас вид у тебя не самый несчастный…
— Не самый.
— Послушай, — продолжал Макс, — послушай, Виви. Все изменилось, правда? Я урвал свой глоток свободы, у тебя было время разобраться в себе, Элиот вырос и укатил… — Он сделал паузу и посмотрел ей в глаза. — Вот я и подумал, Виви: может, ты дашь мне еще один шанс?
Стоя под душем, Рут слушала Моцарта. Эту запись «Дон Жуана» она включила на полную громкость, чтобы слышать, несмотря на шум воды, и музыка вместе с водой на краткое время взбодрили ее и отвлекли от мыслей. Однажды, когда ей было лет четырнадцать, мать сказала ей, что не годится много думать — этак разучишься просто жить, и в то время Рут сочла, что мать пытается найти оправдание нескончаемым житейским хлопотам. Но теперь ей казалось, что в материнской теории, пожалуй, есть зерно истины и что страсть ее матери к порядку, мелким заботам и всевозможным комитетам была ее способом справиться с невозможностью реализовать весь свой потенциал. Вероятно, она просто приспосабливалась к рамкам дозволенного, лишь бы — вот она, главная причина! — не восстать против тех, кто установил эти рамки, и не задаваться вопросом, почему им принадлежит власть.
Рут закрыла воду и вышла из ванной навстречу лавине звуков. Пусть играет так, решила она, пока кто-нибудь из соседей не начнет жаловаться или не включит так же громко ненавистное ей радио. Она завернулась в полотенце, как в саронг, прошлепала по гладкому светлому полу в гостиную и склонилась над компьютером. Почтовый ящик наверняка пуст, нет сообщений на автоответчике и эсэмэсок в мобильнике. Если они и приходят, то лишь по работе: все ее общение разом прервалось, словно она очутилась за звуконепроницаемой дверью, отрезавшей все звуки вечеринки.