Второй медовый месяц
Шрифт:
Сообразив это, он осознал, что никогда раньше ни по кому не скучал. За все годы учебы он ни разу не попадал в ситуацию, когда начинаешь тосковать по близким: его не отправляли в закрытый пансион, он не поступал в колледж в Северной Англии, ни разу не сталкивался с отсутствием тех, кто был ему дорог. И как только ему явилось это мучительное и любопытное откровение, он увидел, что дом и родные остались прежними — изменился он сам. Хотя с Наоми и ее матерью он прожил совсем недолго, этого хватило, чтобы понять, каково это — жить
Однажды распознанное, чувство тоски по Наоми оказалось немыслимо острым. Оно подстегивало поскорее положить конец ночевкам на родительском диване, наладить отношения с Наоми и перейти к осуществлению мечты, которая уже виделась ему отчетливо и ясно — мечты об отдельном жилье. Теперь-то он понимал, что к такому жилью прилагаются обязанности из тех, что еще совсем недавно он считал нудной заботой старичья, но теперь был уверен, что никакие трудности его не запугают. И вправду, если за возможность жить с Наоми надо заплатить такую цену, он давно готов.
Но сделать это было не так-то просто. Судя по эсэмэскам, Наоми если и скучала по нему, то совсем не так, как он по ней. Краткость и лаконичность ее посланий навела бы малодушного читателя на мысль, что она явно решила и дальше жить не с Беном, а со своей матерью. Но Бен, вооруженный новыми знаниями, в том числе о самом себе, не собирался отступать. Даже если дело безнадежное с самого начала, долг призывает сначала сделать все возможное, а уж потом признать, что потерпел фиаско. Он примет душ, побреется, переоденется во все чистое, купит цветов для Наоми и ее матери — для матери букет побольше — и сегодня же съездит в Уолтемстоу.
Теплая вода, льющаяся из душевой насадки, вдруг сменилась нестерпимо холодной. Эди, крепко зажмурившаяся, чтобы в глаза не попал стекающий с волос шампунь, пронзительно взвизгнула. Первый вопль был изумленным, второй — яростным. Разумеется, все в доме уже приняли душ, вымылись и преспокойно разошлись, все до единого, даже Ласло, а ей предоставили довольствоваться жалкими остатками воды. Вываливаясь из-под душа и слепо шаря руками в поисках полотенца, Эди твердила себе, что давно пора разобраться с дряхлым бойлером и баком для воды, предназначенным для нужд совсем маленьком семьи, моющейся строго по графику.
Разыскав сырое полотенце, она закуталась в него. Потом набрала в таз холодной воды, окунула в нее голову, промыла глаза. Почему-то возможность поплакать оттого, что глаза щиплет, доставляла извращенную радость — можно было сколько угодно винить нечто мелкое и осязаемое зато, что хочется завыть, завернувшись в полотенце, прекрасным будним утром, в пустом доме. Выпрямившись, Эди оглядела себя в зеркало. Волосы повисли темными слипшимися прядями, кожу вокруг глаз точно обожгло. Эди заключила, что напоминает скорее олицетворение состояния души, чем человеческое существо. Выхватив еще одно сырое полотенце из кучи на стуле, она соорудила на голове тюрбан. Теперь она походила на гигантский большой палец, перевязанный голубой махровой тканью.
Внизу тренькнул дверной звонок.
— Прочь! — крикнула Эди.
Звонок повторился, вежливый, но твердый. Уронив на пол полотенце, которым она была обмотана от подмышек, Эди влезла в ветхий купальный халат Рассела, обычно висевший на двери. На цыпочках прокравшись на площадку лестницы, она прижалась носом к стеклу, чтобы посмотреть, кто пришел.
На крыльце прямо под ней стояла молодая женщина в темном костюме, с портфелем. Темные очки, поднятые надо лбом, придерживали ее волосы. Эди уставилась на портфель: он казался знакомым, очень знакомым, словно она уже видела его прислоненным к стене возле входной двери. Портфель Рут. Повозившись со шпингалетом, Эди распахнула окно и высунулась наружу.
Рут подняла голову.
— Эди… — нерешительно произнесла она.
Эди смущенно пощупала свой гигантский голубой тюрбан.
— Вот, вымыла голову…
— Извините, — сказала Рут, — что я без предупреждения, но Мэтт сказал, что вы дома, и я…
— Мэтт сказал?
— Да, — кивнула Рут. — И предложил, чтобы я зашла к вам. Когда я сказала, что хочу с вами повидаться.
— Подожди, — велела Эди.
— Но если я не вовремя…
— Подожди, — повторила Эди, захлопнула окно и сорвала с головы тюрбан, а затем побежала вниз. Арси сидел в коридоре, заранее демонстрируя равнодушие к каждому, кто бы ни пришел. Эди подхватила его, прижала к груди и отперла дверь.
— Прошу меня простить… — скороговоркой начала Рут.
— Не извиняйся, — прервала Эди и отступила. — И вообще… я очень рада тебя видеть.
— Правда?
Эди удивленно посмотрела на нее:
— А почему бы и нет?
Рут протянула руку, чтобы погладить Арси.
— Понимаете, я боялась, что вы считаете…
Тяжелая капля с волос Эди упала на спину Арси, он передернулся и вывернулся из ее рук.
— Раньше считала.
— А-а…
— Но с тех пор случилось столько всего, что я… в общем, у меня изменились взгляды. А ты отлично выглядишь.
Рут пренебрежительно махнула рукой.
— Ты уж меня извини, — продолжала Эди, — я не только была в душе, но и злилась. Кофе?
— А можно… можно чаю?
Эди вскинула голову.
— Не думала, что ты пьешь чай.
— Я и не пила.
— Пойдем в кухню. Мне еще надо принести столько извинений, что я даже не знаю, с чего начать.
В дверях кухни Рут вздохнула.
— Как приятно вернуться…
— Вот как? Значит, ты расстраивалась?
— Да.
Эди взяла чайник.
Стоя у раковины спиной к Рут, ома сказала:
— И Мэтью тоже.
— Знаю.