Второй после Солнца

Белладоннин Игорь

– Неужели, Туснельда, ты думаешь, что я не люблю тебя? – упавшим голосом спросил Сегест, растерянно глядя вслед Германику. – Я хотел быть с вами, я хотел защищать вас…

– Мне всё равно, – холодно сказала Туснельда, глядя в окно. – Все меня любят, но сегодня меня и моего сына погонят в Рим как добычу.

– Эй вы! – крикнул Сегест сопровождавшим Германика римлянам. – С вами поедет королева. Кто вызовет её неудовольствие – будет иметь дело со мной, Сегестом!

– Папаша, будь спок, – хмыкнули римляне, – всё будет ОК. Только пусть много барахла не берёт – мы её обеспечим казённым. И ты, рыжая, собирайся, – сказали они Гризельде.

– Хватит

с вас и одной! – крикнул Сегест, занося над Гризельдой кинжал. – Вторую фиг получите!

– Ладно, ладно, остынь, – отступили римляне. – Не хочет в Рим – пусть остаётся в своей глухомани.

Тиберия, уже подсевшего на иглу императорской власти, но всё ещё продолжавшего игру в поддавки со своими сторонниками и в кошки-мышки со своими противниками (он всё тянул с согласием возглавить империю), не могли не беспокоить победы Германика: юный племянник, любимый и в войсках, и в плебсе, и в сенате, тревожил его теперь больше, чем вся бунтующая Германия со всеми её Арминиями.

И он отозвал Германика в Рим, подальше от преданных племяннику легионов. Дабы смягчить отставку, Германику был устроен триумф с размахом, ещё не виданным в Риме – судя по воодушевлению его участников. За колесницами с триумфатором и его семьёй, за телегами, набитыми трофеями, под восторженные вопли толпы шли колонны пленных германцев и впереди всех – Туснельда.

Рядом с Туснельдой семенил младенец – её сын Тумелик. Младенец улыбался: ему нравился праздник.

«Аркаше Россиянику от Цезаря Германика» было написано на ленте, которая спускалась с левого плеча Туснельды на правое её бедро.

– Я угодил тебе с подарком, Аркаша? – спросил сияющий Германик, когда триумф завершился.

– Спасибо за меткость, ты попал в точку, – ответил Аркаша, он был тронут, но немного смущён. – Я могу забрать их?

– Можешь забрать, можешь оставить, тогда мои люди продадут их и вырученное доставят тебе.

– Я лучше заберу их, – поспешно сказал Аркаша.

– А я бы тоже так поступил, – понимающе усмехнулся Германик.

– Ты похожа на сестру, – сообщил Аркаша, отведя Туснельду с сыном к себе. – С чего бы это, как думаешь?

Туснельда молча улыбалась.

– Ты такая же аппетитная, только грустная – но от этого ещё более аппетитная.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитная попка, хоть в этом балахоне её не просто прочувствовать.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные ножки, должно быть, они устали с дорожки.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные щёчки, правда, слегка запылённые.

Туснельда молча улыбалась.

– Ну, блин, скажи же хоть что-нибудь, – не выдержал Аркаша.

– Хоть что-нибудь, – повторила Туснельда.

– Сбрендила что ли? – догадался Аркаша.

– Сбрендила, – подтвердила Туснельда.

– Придётся тебя лечить. Как тебя лечить, добротой или злобой?

– Добротой или злобой, – откликнулась Туснельда.

– Хорошо, я тебя вылечу – я вылечу тебя любовью.

И он полюбил её. И она полюбила его – так ему показалось. И они любили друг друга до самой смерти (как ему представлялось), но так и не поженились – она была замужем.

Получив Туснельду, Аркаша заторопился жить и заспешил чувствовать. Правой рукой он теперь приветствовал благородных сенаторов, шествующих к месту службы, левой ласкал их жён, приятной беседой занимая первых, выслушивая пылкие признания вторых и одновременно сочиняя очередной шедевр (так были написаны «Сентябрьские иды»).

Аркаша входил в сенат предпоследним. Последним являлся император.

– Сам пришёл! – толкали друг друга в бок сенаторы.

С подчёркнутой скромностью, опустив голову («Пройти, не поднимая глаз», – шептал про себя Тиберий), он проходил на своё место. Сенаторы вставали и долго и шумно приветствовали его аплодисментами, Тиберий же при этом лишь сумрачно улыбался.

Движением руки он открывал сессию. По этому знаку срывавшиеся с места, как спринтеры, избранники народа наперебой старались ему понравиться, пытаясь уловить на лету движение сановных бровей и соревнуясь в наиболее точном угадывании хода мыслей великого руководителя. Цена ошибки была велика, как и руководитель, и с каждым годом становилась всё дороже – как и руководитель.

Аркашу всё это страшно раздражало. Будучи не в духе – а вид Тиберия теперь почти всегда приводил его не в дух – Аркаша начинал похамливать императору и откровенно хамить сенаторам. Сенаторы стоически сносили Аркашины оскорбления и радостно смеялись над собой вместе со всеми после очередной Аркашиной выходки. Тиберий тоже реагировал на Аркашу доброжелательно, но в дискуссии с ним не вступал, считая это теперь ниже своего достоинства и лишь покачиванием головы давая понять, что сожалеет о столь дурном Аркашином воспитании, но ничего с ним поделать пока не может или не хочет.

Но вскоре Тиберию стало не до Аркаши: по Риму поползли слухи, что Германик, отправленный императором в Азию, тяжело болен. Причиной его болезни называли яд, подсыпанный сирийским наместником Пизоном 77 согласно тайной инструкции Тиберия. Ничто так сильно не волновало теперь римлян, как здоровье любимого полководца.

Когда известие о смерти Германика приобрело прямоугольные и жёсткие очертания гробовой доски, скорбь, подобно туману, накрыла Рим, провинции и соседние государства.

77

Пизон – считается, что Германик был отравлен в Сирии тамошним наместником императора Гнеем Кальпурнием Пизоном и его женой Плациндой.

Прах покойного, морем привезённый вдовой в Италию, сопровождали до Рима когорты преторианцев 78 , консулы, сенаторы и просто граждане Рима. Из окон домов, мимо которых тянулась траурная процессия, хозяева выбрасывали дорогую утварь, домашних богов и младенцев, имевших несчастье родиться в столь скорбные дни.

Среди венков и траурных даров, сопровождавших процессию, особенно выделялся Аркашин дар. Поговаривали, что сначала он хотел заказать для этой цели у местных полуподпольных художников новой волны чучело Тиберия, набитое тряпьём, навозом и мусором, но передумал и собственноручно, поглядывая на Туснельду, за пару недель вытесал статую обнажённой прекрасной варварки с обритой в знак скорби головой. С её правого плеча на левое бедро была перекинута белая лента с надписью: «Цезарю Германику от Аркаши Россияника».

78

Когорта преторианцев – воинское подразделение (около 500 человек) императорской гвардии.