Второй шанс-IV
Шрифт:
Разум Вольдемара был не замутнён проблемой выживания с тех пор, как он оказался выпущен в свободную жизни из школы-интерната для детей с отклонениями в психическом развитии. Удивительно, но при постоянном недоедании в интернате Вольдемар вырос здоровым малым за метр восемьдесят, косая сажень в плечах. Случалось, перед сном он раздевался догола, вставал перед прямоугольным куском зеркала с отколотым углом и разглядывал собственное отражение. Потом сгибал руки в локтях, с удовольствием наблюдая, как вспухают кубики бицепсов, напрягал пресс, тут же покрывавшемся кубиками. При этом он не занимался никаким видом спорта, а всего лишь брал по утрам в руки метлу или лопату, выполняя свою работу. В плане физического развития природа оказалась к нему благосклонна, в отличие от
Наверное, это было даже к лучшему, так как всего через месяц родители Володи угорели, отравившись угарным газом, иначе на местном погосте в одну могилу закопали бы не два, а три трупа. Вольдемар помнил, что у него были отец с матерью, но воспоминания о них не будили в его душе абсолютно никаких эмоций. И даже когда в более взрослом возрасте ему рассказали, как погибли родители, он отнёсся к этой новости совершенно равнодушно.
Несмотря на то, что предки его были законченными алкоголиками, сам Вольдемар рос абсолютным трезвенником. Лет в десять за компанию с чуть более взрослыми воспитанниками интерната он попробовал глотнуть водки, его тут же вырвало и с тех пор Вольдемар не брал в рот ни капли. Он и без водки знал, как себя развеселить, а заодно и заработать. Бывало, увидит одинокую девицу, идущую куда-то по Московской через его подведомственную ему территорию, подлетит верхом на метле и с криком: «Такси подано!» насильно усаживает несчастную позади себя. Так и скачут они по Московской на потеху прохожим, а отказать такому лбу, которому по причине умственной отсталости всё равно ничего не будет, «пассажирки поневоле» боялись. Доскачут до перекрёстка — тут Вольдемар без выкрутасов заявляет: «Слазь, приехали, с тебя десять копеек». И платят, а куда деваться, да и что такое десять копеек — здоровье дороже.
Кстати, к своей работе Вольдемар относился ответственно. В шесть утра уже на улице, потом днём обойдёт владения с метлой или лопатой, а то и скребком наперевес, и контрольный обход вечером. Где надо — подметёт или снег покидает, а если увидит, что кто-то мусорит, подойдёт и, не повышая голоса, попросит за собой убрать. Желающих поспорить обычно не находилось.
Так и жил Вольдемар, радуясь скромной дворницкой зарплате, приблудной кошке Машке и 10-копеечному «извозу», пока с некоторых пор во сне не стали ему нашёптывать ГОЛОСА, что пора бы разобраться с одним молодым человеком, заодно демонстрируя портрет того, кого, по их мнению, дурачок должен освободить от бренного существования. Вольдемар просыпался среди ночи в холодном поту, и до утра уже не мог больше уснуть. А на следующую ночь ГОЛОСА появлялись снова, и вновь перед его глазами маячил портрет парня, которого он должен убить.
— Я не могу никого убить, — плакал он, проснувшись в очередной раз, размазывая одной рукой слёзы по небритому лицу, а второй прижимая к себе недовольно урчавшую Маруську, привыкшую спать у него под боком.
— Нет, ты можешь, ты должен убить, — нашёптывали ему ГОЛОСА следующей ночью. — Если ты этого не сделаешь, мы будем приходить к тебе до конца твоей жизни.
Эти визиты в конце концов стали сопровождаться приступами жуткой головной боли, что доводило Вольдемара до исступления. Вскоре он уже готов был на всё, лишь бы это наконец прекратилось. Только ГОЛОСА почему-то не подсказывали, где найти этого парня, из-за которого он теперь ходил постоянно невыспавшимся. Даже бригадир Елена Петровна заметила,
— Володя, ты часом не заболел? — участливо интересовалась она. — Может, тебе в поликлинику сходить, провериться?
Вольдемар отрицательно тряс головой, и бригадир, махнув рукой, шла дальше.
Всё изменилось в один из январских вечеров. Он механически долбил скребком наледь на асфальте, как вдруг словно что-то заставило его поднять голову. В этот момент Вольдемар его и увидел, того парня из своих страшных снов. Ошибиться было невозможно, тот как раз миновал участок, совещённый уличным фонарём, и шёл как ни в чём ни бывало, не обращая на дворника никакого внимания, словно бы погруженный в какие-то свои мысли.
Вольдемар что есть силы стиснул металлический черенок скребка, зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Сейчас он уже видел только удалявшуюся спину, но не могли быть и тени сомнения в том, что это он, тот, на которого ему указывали ГОЛОСА. И словно бы в тот же миг он их услышал снова, и они шептали, словно вкручивая шурупы в его мозг: «Убей, убей, убей…»
Сначала я услышал позади себя быстрые и тяжёлые шаги, затем увидел быстро растущую удлинённую тень, и инстинктивно двинулся чуть правее, освобождая обгонявшему меня человеку дорогу. А в следующее мгновение в то самое место, где я только что находился, с хрустом врезалось острие скребка, банального скребка, которым дворники соскребают наледь с асфальта.
Дальше тело действовало на инстинктах, оно само отклонилось, когда насаженное на металлическое древко лезвие полетело мне прямо в лицо. Только теперь я смог более-менее рассмотреть нападавшего. К моему величайшему изумлению, это был не кто иной, как Вольдемар, местный юродивый, работавший на этом верхнем участке Московской дворником.
Что на него нашло, думал я, с огромным трудом уворачиваясь от очередного выпада. По ходу, у мужика окончательно кукушка съехала, от тихого помешательства его уже кинуло в буйное. В любом случае мне с этим амбалом справиться будет затруднительно, единственно правильный вариант — делать ноги. Добегу либо до таксофона, либо до Ленинского РОВД, как получится, сообщу о буйном психе. Надеюсь, по какой-то неизвестной причине он только на меня возбудился, и больше никому их прохожих вреда причинять не станет.
Я резко развернулся к нападавшему спиной и стартанул, как мне показалось, не хуже Бена Джонсона в олимпийском финале[1]. Но только в следующий миг почувствовал такой силы удар в спину, что меня швырнуло вперёд, словно котёнка от удара ногой. Вот только кошки умеют приземлять на четыре лапы, готовые тут же бежать дальше, а я в этом плане им заметно проигрывал. Успел только перевернуться на спину, прежде чем на меня сверху уселся Вольдемар, а его пальцы, своей крепостью похожие на обрезки арматуры, сомкнулись на моей шее.
Я задёргался, пытаясь одновременно освободить шею от мёртвого захвата, но это было равносильно попытке разжать пальцами тиски. Подумалось, что вот сейчас этот придурок расплющит мою трахею, но какая разница, я всё равно умру от удушья. В то же мгновение мне на лицо что-то капнуло. Посмотрел в глаза своему убийце — ого, не может быть! Да он плачет! Тут же к чему-то в памяти промелькнул ещё не снятый фильм с Марком Дакаскасом «Плачущий убийца». А ещё мгновение спустя я увидел, как позади Вольдемара нависла тень и кто-то лупит его по голове, отчего та болтается, словно у китайского болванчика.
«Спасибо тебе, добрый прохожий!» — промелькнуло в моём угасающем сознании.
Вот только пальцы Вольдемара по-прежнему крепко сжимали моё горло. Он что, робот что ли?! Я хрипел и извивался, но это лишь растягивало мои мучения. Прощайте, мама и папа, прощай Инга, больше мы уже не свидимся.
А затем вдруг хватка на моей шее резко ослабла, пальцы разжались, и я со свистом всосал заскучавшими по кислороду лёгкими такой прекрасный холодный воздух.
— Живой?
Я открыл глаза, глядя на склонившегося надо мной мужика. Рядом стояли ещё несколько человек, похоже, зеваки. А это, значит, мой спаситель.