Вторжение в рай
Шрифт:
Народ в мечети охнул.
— Нет! — вскричал Бабур, вскочив на ноги. — Я принес шаху клятву верности, но моя вера остается моей. Я никогда не сменю ее, не стану принуждать к этому подданных и не допущу, чтобы их принуждал к этому кто-то другой. Они веками жили под властью дома Тимура, но никто никогда не посягал на их веру. Не посягну и я. Так и передай своему господину.
Темные глаза Хусейна вспыхнули, руки вцепились в резные мраморные перила. Он явно не привык к тому, чтобы ему перечили даже владыки.
— Мой повелитель был великодушен. Помни, что ты обязан ему не только этим царством.
— Я, — ответил Бабур, осторожно подбирая слова, — действительно многим обязан шаху. Также я знаю, что он человек чести и никогда не выдвинет верному другу неприемлемые условия. Здесь явно имеет место непонимание, и я немедленно отправлю в Персию посла, дабы во всем разобраться. Предлагаю и тебе вернуться туда, а то ведь твоему господину наверняка недостает своего духовного наставника, и он с нетерпением ждет твоего возвращения.
Хусейн покачал своей большой, бородатой головой из стороны в сторону.
«Довольно!» — решил для себя Бабур и, подав знак страже, покинул мечеть. Пока он говорил, народ в ней хранил гробовое молчание, но едва направился к выходу, позади него послышался ропот, становившийся, словно жужжание приближающегося роя, все громче и громче. А когда он, выйдя во двор, садился на коня, все уже высыпали из мечети с громкими, гневными возгласами. Главным образом поносили шаха, его муллу и кизил-башей. Но, Бабур это слышал, некоторые проклинали и его.
Толпа на улице быстро увеличивалась: к молившимся в мечети присоединялись и выбегавшие из домов на шум горожане. Несмотря на все усилия стражи и реявшее на высоком древке, всегда внушавшее народу почтение, зеленое знамя Самарканда, дорога, ведущая в Кок-Сарай скоро оказалась наглухо запруженной толпой, спешившей им навстречу к мечети.
Дело шло к бунту. Персов, оставшихся в мечети, следовало защитить, чтобы не дать шаху повода развязать войну против Самарканда.
— Живо в Кок-Сарай за подкреплением! — приказал Бабур двоим стражникам, а затем, велев остальным следовать за ним, держа руку на рукояти меча, повернул коня обратно в сторону мечети.
Остановившись перед ней, он обернулся к разгневанной толпе:
— Я клянусь вам на Священном Коране, что никто, будь то мужчина, женщина или дитя, не будет принужден к перемене веры.
Но его уже никто не слушал, народ ответил ему яростным ревом.
Оглянувшись через плечо, он увидел муллу Хусейна, вышедшего из мечети в окружении персидских воинов с обнаженными мечами. Кто-то запустил в него гнилой дыней, от которой тот даже не попытался уклониться. Плод упал у его ног и разбился, забрызгав нарядное одеяние желтым, липким соком и мякотью. Просвистевший мимо левого уха муллы камень ударил в стену мечети, отколов кусок изысканной синей глазури.
В общем порыве люди похватали все, что попало под руку, и устремились вперед, изрыгая непристойную брань. Их лица были искажены злобой, зубы оскалены, глаза навыкате. Выхватив меч, Бабур приказал своим людям встать барьером между толпой и персами, а сам, продвинувшись верхом на несколько шагов вперед, еще раз попытался обратиться к народу, и опять безуспешно. Толпа, устремляясь к персам, огибала его, словно поток, а какой-то крупный мужчина в оранжевом тюрбане, схватил за узду его коня. Чего он хотел, убрать преграду с дороги или напасть, так и осталось неизвестным, потому что Бабур, отреагировав инстинктивно, полоснул его по руке кинжалом. Заорав от боли, тот выпустил повод, но тут, испуганный его криком конь Бабура вскинулся и угодил копытом ему прямо в лицо. Бунтовщик рухнул наземь, как камень.
Но к узде уже тянулись другие руки. Бабур не знал, понимают ли эти люди, на кого поднимают руку, но разбираться было некогда. Он размахивал вокруг себя мечом, пытаясь отступить к своей страже, но нападавшие были полны злобной решимости. Один из них, вооруженный клинком, похожим на нож мясника, оставил попытки достать им всадника и вонзил острие в конское горло. Животное конвульсивно дернулось, его передние ноги подкосились, и оно упало на землю.
Бабур успел выпростать ноги из стремян и откатиться в сторону.
— Предатель! Еретик! — слышались яростные крики.
Вокруг толпились люди, и он пробирался между ногами, пока толпа немного не поредела. Поскольку от собственной стражи его теперь отделял бушующий народ, все, что ему осталось, это попытаться добраться до Кок-Сарая. Набрав побольше воздуху, он вскочил на ноги и, с клинками в обеих руках бросился бежать по направлению к цитадели.
Свернув за угол, он оказался на маленькой, безлюдной площади, где царила, казавшаяся странной тишина после всего того безумного хаоса, от которого он бежал и отголоски которого еще слышали сзади. Дома по обе ее стороны были сильно повреждены землетрясением. Обитые металлом двери криво висели на перекосившихся петлях, по кладке пробегали зигзагообразные трещины, порой такие, что туда мог бы протиснуться человек. Владельцы, должно быть, их забросили, да и другие, чьи дома еще держались, тоже куда-то делись.
В углу, под карнизом старого дома, у которого устояли стены, но крыша и потолки провалились с верху до самого низа, находился колодец. Бабур подбежал к нему, схватил кожаное ведро и втянул в себя солоноватую воду. Прополоскав рот, он огляделся, решая, что делать, с той же смертоносной решимостью, что и в набеге или на поле боя. Чудно: еще недавно он не находил себе места от бездействия, но то, что его желание действовать исполнится так скоро и таким образом, никак не ожидал.
Но ему следовало поспешить и убраться, пока озверевшая толпа, от которой его отделяла всего-то улица, от силы две, не наткнулась на него. Справа находился узкий переулок, однако, направившись туда, Бабур обнаружил, что тот завален обломками землетрясения.
— Вот он — ублюдок, захотевший сделать нас еретиками!
Встав спиной к завалу и бросив взгляд на площадь, Бабур увидел там девять или десять человек в рваной одежде, с измазанными кровью лицами, палками и дубинками в руках. Они запыхались, их лица казались безумными и полными торжества. Бабур много раз видел такие лица у воинов, изготовившихся убивать. Эти мастеровые или лавочники, кем бы они ни были, отведали вкус крови, и этот вкус им понравился.
Но они не смотрели на него — на самом деле они вообще его не видели. Их взгляды были устремлены куда-то вверх, но на что именно, Бабуру не было видно. Он осторожно продвинулся по направлению к площади и увидел, к чему обращено их внимание.