Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Шрифт:
Глухим,
«Хочу рассказать вам, Руслан Султанович, о людях, которые первыми пришли мне на помощь, когда меня ранило. Я лежал на открытом месте, передвигаться самостоятельно не мог, и бандиты просто издевались надо мной. Они так стреляли, чтобы пули ложились в 10–15 см от меня. И тут приполз рядовой Мамедов из взвода обеспечения. Я ему приказал оставить меня, а самому уйти в укрытие, находившееся метрах в двенадцати. Он не послушался. Вслед за ним приполз рядовой Кочиев, и вдвоем они стали тащить меня к укрытию. Когда до него оставалось метра три и душманы поняли, что мы можем уйти, они перенесли огонь прямо на нас. И тогда Мамедов лег на меня, закрыв меня своим телом. Одна пуля пробила его руку и уже на излете застряла у меня в бедре. Они меня спасли от верной гибели.
Очень скучаю по нашему батальону, так мне хочется обратно… Если бы сейчас все заново начать, то я бы, не задумываясь, пошел той же дорогой — так и передайте всем нашим ребятам».
Уже одних только этих слов было достаточно, чтобы комок у него встал в горле. Ведь речь-то шла о ребятах из родного батальона, каждый из них был близкий человек — и лейтенант Лиз, и Мамедов с Кочиевым — рядовые. Но это было не все. Теперь, после этих щемящих слов, написанных нетвердой рукой тяжелораненого лейтенанта, Руслану предстояло сказать о нем следующее: 23-летнему Саше Лизу высоко ампутировали ногу.
— Письмо своему комбату, вот это письмо, — Аушев покажет залу конверт без марки, — было первым, которое Саша написал после операции. А вторым стал рапорт министру обороны с просьбой оставить его в кадрах армии.
Ехать вместе с ним в одной машине по дорогам Северного Кавказа — значит подвергать себя нешуточному риску. Стоит кому-нибудь из водителей, следующих в попутном направлении, его узнать, как они тут же стараются любыми путями привлечь к себе внимание, выразить свой восторг, организовать почетный эскорт и так далее.
Едем из Орджоникидзе в Грозный. Вдруг на бешеной скорости нас впритирку обгоняет «Жигуленок», водитель которого широко улыбается Руслану и машет ему рукой, как старому другу.
— Кто это? — преодолев испуг, спрашиваю я.
— Земляк, — неуверенно отвечает Руслан. — Но этого вполне достаточно, чтобы он пригласил нас в гости.
И действительно, наше сдержанное ответное приветствие приводит водителя «Жигуленка» прямо-таки в экстаз. Он бросает руль и машет руками, как болельщик на стадионе. Обогнав нашу машину, он резко тормозит на обочине. Поневоле приходится останавливаться и нам. Далее Руслан неизбежно попадает в объятия, сопровождаемые водопадом невнятных, но восторженных восклицаний.
Просто земляк.
… Рассказал Руслану о незаметной стенографистке из нашей редакции Екатерине Константиновне Благодаревой, которая многие годы собирала фотографии односельчан, погибших во время Великой Отечественной войны, скупые сведения об их ратном труде. Стараниями нашей Кати выражение «никто не забыт» обрело в той деревне, где прошла ее юность, особый смысл: накануне 9 мая на деревенской площади люди сообща воздвигали обелиск, на котором были высечены имена всех не вернувшихся из боя. Открытие памятника было назначено на День Победы.
Я знал, что Руслан в тот день уже получил множество приглашений (выступить, поприветствовать, встретиться, участвовать, посетить…), и поэтому не надеялся уговорить его поехать со мной. Деревня-то от Москвы не близко. Он сам предложил: «Давай сделаем этой женщине сюрприз. Приедем туда и принародно скажем ей «спасибо». Как ты думаешь, ей будет приятно?» «Спрашиваешь!..»
Мы немного опоздали. Митинг уже был закончен. Районное начальство, отговорив речи, немедля уехало по другим делам, на другие мероприятия. Но жители этой типичной подмосковной деревни из полусотни черных бревенчатых изб не расходились, для них все только начиналось. Теснились вокруг памятника своим отцам, братьям, племянникам. Женщины плакали, мужики хмурили лбы и в кулак курили папиросы. А рядом был устроен самодельный стенд, и с фотографий глядели на односельчан из сорок первого года родные лица.
Екатерина Константиновна стояла неподалеку в белой кофточке, пунцовая от волнения.
Молодой майор в парадном мундире с геройской Звездой подошел и низко склонил перед ней непокрытую голову.
… Руслан попросил помочь ему пробиться на прием к высокому спортивному руководителю.
— Ты понимаешь, — объяснил он, — есть у меня земляк, борец вольного стиля. Сильный парень, а в сборную не берут. Я кому хочешь гарантирую, что он — готовый чемпион Европы.
— Руслан, — попробовал я его урезонить, — тренерам, наверное, виднее…
— Им свое виднее. А я тебе самого главного еще не сказал. Если тот парень, Ваха Евлоев, станет чемпионом, в его родном городе борьбой захотят заниматься все подростки. Им пример нужен, понимаешь? Город тяжелый, слава у него в наших краях нехорошая. Очень нужен ребятам кумир!
Убедил Руслан спортивное начальство: Ваха Евлоев поехал в Швецию и вернулся оттуда чемпионом Европы. Прямо из аэропорта Ваха примчался на Садовое кольцо, в общежитие военной академии.
Большой, зеленоглазый, взъерошенный, совершенно ошалевший от счастья, стоял он посреди комнаты, загромождая собой пространство. На груди — золотой кругляш чемпионской медали. Он даже дар речи потерял, просто смотрел на нас сияющими глазами, и все. И не требовалось никаких слов.
Потом Ваха рассказывал:
— Когда я вышел на финальную схватку с турком, то сразу вспомнил всех вас, кто в меня верил. Я сказал себе: «Если сегодня здесь не советский, а другой гимн прозвучит, ты не человек, Ваха».
Много позже я спросил Руслана: а вдруг Ваха бы проиграл?
— Нет, — убежденно ответил он. — Ваха скорее бы умер на ковре, чем позволил себя побороть. Ведь мы за него поручились. Его тогда никто не мог победить.
Из письма Р. Аушева: «Извини, что долго не писал. Работы по горло. Часто бываю в рейдах. В свободное время обучаю рукопашному бою разведчиков. Навыки, приобретенные в Москве, пригодились — так и передай там ребятам.
У меня здесь иногда спрашивают: зачем я снова вернулся в Афганистан? Находятся такие, кто намекает, будто мало мне славы. Понимаешь, когда мне вручили Звезду, жить по-старому я уже не смог. А тут еще стали называть моим именем пионерские дружины, трудовые бригады. Седые старики на родине вставали при моем появлении. Какая большая ответственность перед людьми! Представь себе теперь, что я поехал бы после академии в какое-нибудь тепленькое местечко. Что бы люди подумали? Где-то война, а этот лощеный майор отсиживается. Ну, сделал он когда-то что-то, а теперь?