Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Шрифт:
Мы с моим другом Олегом сначала не хотели идти к моджахедам, хотели уйти в Пакистан и оттуда уже уехать куда-нибудь — в Англию или в Америку, или в Германию.
Взяли мы два автомата, пистолеты, много боеприпасов, продуктов на несколько дней, все свои вещи. Мы в Пакистан шли и не знали, что пакистанская граница очень близко от нас, от Кандагара.
Нам сказали, что надо идти вдоль реки Вот. Встретив двоих парней, спросили, в какую нам сторону. Они говорят: мы вас можем проводить туда, в Пакистан, нам тоже туда нужно. Так и было. Ну, я уже немножко мог с ними общаться, несколько слов знал, ну буквально жестами, рисунками объяснили. Они нас привели в одну деревню, уже к вечеру это было. Мы очень устали, трое суток вот так шли и шатались, шли в основном ночью, потому что днем нас искали вертолетами.
Вот
Шли мы еще около трех суток, буквально два дня где-то ехали на верблюдах. Буквально ночью шли, днем очень мало ехали, в основном, спали где придется — у кочевников там. Очень сильно измучились. Представьте себе: жара, градусов под пятьдесят, воды почти нет, и на этих верблюдах — вот так все кости потом трещали. Потом нас переодели, одежду нам дали более или менее афганскую. Приехали сюда, и уже с тех пор здесь — восемь месяцев.
Сергей: Вначале желания бежать у меня, как такового, можно сказать, не было. Были мысли, что со мной будет, если я перейду на сторону моджахедов. Ведь офицеры нам говорили, что они убивают всех русских, попавших в их руки. Но с другой стороны, я не мог больше терпеть издевательств и избиений со стороны старослужащих. Вот эта сторона и победила, и я решил уйти из части. Сдав свой пост на контрольно-техническом пункте, я решил не возвращаться в палатку. Было темно. Я еще раз взвесил все «за» и «против» и решил уйти. Я пошел по дороге к ближайшей горе. Благополучно выбравшись за пределы части, часа через два добрался до намеченной цели и решил здесь переночевать, чтобы утром выбрать себе дальнейшую дорогу. Утром я увидел вдалеке небольшую деревушку и решил пойти к ней, но, пройдя несколько метров, я встретил двух моджахедов, которые тут меня сразу накормили и переодели в афганскую одежду. Мы с ними поднялись через гору, где была расположена другая деревушка. Здесь меня встретили приветливо. Опять хорошо накормили и уложили спать. В этой деревушке я пробыл четыре дня. На пятый день меня повели в другую деревню, где было пять моджахедов, которые очень хорошо отнеслись ко мне, вопреки всем моим ожиданиям. Я увидел, что это обыкновенные люди, которые борются за свободу своей родной земли. Вот так я впервые столкнулся с партизанами, которых советские офицеры всячески оклеветали.
Владислав: Как-то раз ко мне пришел один афганец и спросил, не украду ли я для него амуницию и оружие. Я отказался, но подумал, что он мне еще пригодится, и не заложил его. А потом началась вся эта история с едой. Партизаны отрезали дорогу, которая соединяла нас с Кабулом. Начались перебои с продовольствием. В столовой давали кашу, кишевшую насекомыми, и отвратительное пюре из гнилой червивой картошки. Я предложил ребятам отказаться от еды. В тот день никто не ел. Тогда меня вызвали в особый отдел. Офицер угрожал мне. Я возненавидел наших командиров. Они-то ели приличную еду.
Я помогал афганцам оружием и боеприпасами. Затем все-таки меня разоблачили. Я не выдержал нервной перегрузки и бежал. Меня поймали через два дня. Уже в то время у меня появилось твердое решение: бежать при любом удобном случае. Меня поймали и посадили в бригадную тюрьму. Там меня сильно избивали и издевались. Я просидел месяц в камере-одиночке, размером два на один метр. Особисты хотели добить меня. За все это время я съел всего две буханки черного хлеба и выпил шестьдесят кружек воды. После такой диеты сильно похудел. В камере было темно, днем очень жарко и душно от испарения воды, которую мне лили постоянно с густо разбавленной хлоркой. Хлорка разъедала глаза. Все тело зудело от вшей. Когда я побывал во всем этом дерьме, когда я пережил этот кошмар ночных атак, когда я видел, что ели офицеры и чем кормили нас, пережил страх смерти, отвращение к приказам, которые нам отдают, к бессмысленным жестоким убийствам, к бомбардировкам деревень… Как еще после этого верить, что СССР самая прекрасная, самая справедливая, самая великая страна в мире.
Я вспомнил, как в мае 1983 года я был направлен на пост, охранявший определенный участок дороги Кабул — Джелалабад. Еще совсем не привыкший к посту, я выполнял работы на двух боевых машинах. Эти два танка были выведены из строя в одной из карательных поездок. Поломки были небольшими, и я быстро справился с ними за день. У меня в запасе еще были вечер и утро, ночью я, как и все, стоял на посту. Вечером и утром мог выспаться и ехать обратно в бригаду. Я искупался, переоделся и приготовился к ужину. Времени до ужина было еще много, и я слонялся по посту из стороны в сторону.
Вдруг из-за холма я услышал мат. Ругань была настолько громко слышна, что все вокруг остановили работу и смотрели на бугор, где два солдата гнали связанного человека. Лицо человека было опухшим, со свежими ссадинами, рот кровоточил. Подогнав человека к танкам, они поставили пленного афганца на колени. «Ну, что с ним будем делать?» Подошли два прапорщика. Они были очень пьяны, казалось, что один поддерживал другого, чтобы не упасть. Длинный солдат доложил пьяному командиру о пленном. Прапорщик смотрел на афганца и при этом ехидно улыбаясь произнес: «Эта скотина недостойна тюрьмы, мы как солдаты должны его расстрелять». «Нет, — промычал второй, — такую суку надо повесить ка солнце вниз башкой, чтобы до него медленно доходило, с кем он собрался воевать. У, душа поганая». «Что здесь происходит?» — спросил подошедший лейтенант. «Душмана вот отловили», — отчеканил длинный солдат. Афганец сидел на коленях и вытирал связанными руками кровь с разбитого лица. «Ничего, мы еще с тобой рассчитаемся. Расстрелять!» — скомандовал офицер. Те же два солдата схватили человека под руки и поволокли его к боевой машине пехоты. «Тащи автомат», — приказал лейтенант. Афганец понял, в чем дело, и стал говорить что-то на своем. Его никто не слушал. Все вокруг стояли и наблюдали, что же будет дальше. «А ну, ребята, подняли-ка его к пушечке поближе». Офицер сел в башню. Солдаты вдели связанные руки афганца в дуло пушки. Последовала команда: «Заряжай!» Щелкнул клин-затвор пушки. «Отойдите в стороны! — кричал офицер. — Разойдитесь!» Вновь команда: «Выстрел!» Раздался оглушительный грохот пушки. Столб дыма и пыли навис над постом. Вокруг стояла гробовая тишина.
Конечно, верить этим исповедям на все сто процентов нельзя. Говорили корреспонденту то, что от них хотели услышать на Западе. И все же, все же… Были ведь — и гнилое мясо с червями, и зверства, и карательные операции…
Ни одна большая война не обходится без пёреходов на сторону противника. Неправедная война тем более должна быть щедра на такое. Но что-то мешает нам полностью согласиться с таким выводом. Что? Может быть, свидетельства о другой неправедной войне, которую американцы вели во Вьетнаме? Почему же там бравые янки, проклинаемые и на своей родине, и всем остальным миром, не поворачивали оружие против своих?
Оставим вопрос открытым, а вывод пусть каждый составит сам.
…В своей книге мы намеренно не касаемся темы военнопленных. Об этом в последнее время сказано и написано достаточно, эта страница перестала быть «неизвестной». Однако считаем необходимым привести эпизод — возможно, самый трагический и одновременно исполненный высокого смысла — из жизни наших воинов, не по своей воле оказавшихся «по ту сторону линии фронта» и сохранивших верность присяге.
В мае 1985 года в печать начали просачиваться сведения о восстании группы советских и афганских военнопленных в пакистанском центре моджахедов Бадабера. Никто толком ничего не знал, и тем не менее скупые строчки сообщений приобрели характер подлинной сенсации. Что же произошло там?
Предоставим слово военному журналисту А. Олийнику, посвятившему несколько лет упорного труда раскрытию этой тайны.
«Вечером… когда весь состав центра следом за муллой, вознося руки к небесам, шептал: «Аллах акбар», внезапно вспыхнула стрельба. Частые автоматные очереди, глухие выстрелы «буров» доносились из того угла территории крепости, где находились тюремные подземные камеры и склады с оружием и боеприпасами. Сквозь разрывы гранат и трескотню захлебывающихся очередей оттуда доносились выкрики и команды на русском языке и дари. Восстание.