Вторжение
Шрифт:
— Но ведь я не специалист в области психологии!
— Вы больше, нежели специалист, — несколько патетично воскликнул президент будущего уголовного государства. — Вы — писатель. Это раз. И отличный организатор. Нам известно, как вы умеете делать деньги из воздуха. Подобное не под силу даже мне, который знает тысячу способов отъема денег у честных налогоплательщиков, а также у жуликов-кооператоров и государства. Тем более, вы получите от нас любые средства и самых разных специалистов. Они закуплены нами на корню и оптом.
Тут мафиози
— Вы любите свою жену?
Первым побуждением Станислава Гагарина было грубо оборвать доцента Головко: не твое, мол, собачье дело. Но теперь писатель был тертым калачом и не собирался вот так резко разрушать наметившийся было психологический мостик между ним и криминальным вожаком. Он понимал: происходящее с ним здесь не является случайным, и в событийной завязке неким боком участвует товарищ Сталин, который прямо говорил ему в Севастополе о том, что писатель может помочь силам Добра собственными творческими возможностями.
«Но каким образом? — силился сообразить Станислав Гагарин. — У меня явно недобор по части информации… Надо выведать, что они затевают. Но при чем здесь Вера и моя любовь к ней?»
Ему хотелось ответить хозяину виллы односложно, вроде восторженного «Конечно!» или нейтрального «Естественно», но сочинитель, играя, как бы замялся, подыскивая необходимые для ответа слова, намекая нечто неразборчиво, и ограничился тем, что неопределенно пожал плечами.
Казалось, что Головко удовлетворился этим. Доцент явно не обладал способностью товарища Сталина читать мысли собеседника и, разумеется, не подозревал, какая буря чувств поднялась в душе писателя, когда он обратил вопрос мафиозного главаря к себе, спросил у Станислава Гагарина: а любит ли он, писатель Гагарин, собственную жену?
Честно говоря, так ставить вопрос прежде ему не доводилось. Штурман дальнего плаванья прожил с этой женщиной более тридцати лет и никогда, ни разу не пожалел, что в тот далекий сентябрьский вечер, в домике на берегу реки Казачка, что впадает в Анадырский лиман, находясь в гостях у ныне покойной, увы, Варвары Кравцовой, предложил Вере Колотухиной выйти за него замуж.
Да нет, конечно же, он любил ее всегда! И любит теперь, и чувство это останется вечным, даже когда и его самого, и Веры не будет на свете.
Ведь останутся их дети, внуки, от них возникнет новое потомство, и в этих наследниках будет жить любовь Веры и Станислава Гагариных, коим однажды назначила судьба встретиться в самом восточном городе Державы.
— Извините за столь интимный вопрос, — церемонно склонив голову, начал хозяин дома. — Но я задал его вам потому, что ваша жена уже сотрудничает с нами…
— Не верю, — спокойно ответил писатель. — Слишком хорошо знаю Веру… Розыгрыш дурного толка.
Он и в самом деле решил, что его разыгрывают.
— Хорошо, — согласился Головко. — Мы сейчас спросим ее об этом.
Вот тут и стало
— Пригласите Веру Васильевну, — ни к кому не обращаясь, произнес доцент, и Станислав Гагарин понял, что любой звук в комнате прослушивался.
Она сразу показалась в дверях, будто стояла за ними, и приветливо улыбаясь, направилась к мужу.
— Какие нехорошие мужчины!
Вера Васильевна игриво погрозила пальцем доценту Головко и супругу.
— Держите даму за дверью! Нет чтобы пригласить за стол и угостить шампанским…
Она обогнула стол, приблизилась к мужу, обняла его, сделав ненастойчивую, но явную попытку усесться на колени.
Остолбенелый писатель мягко присек это, прямо скажем, несвойственное для его жены поползновение, приподнялся и усадил Веру Васильевну на соседний стул.
При этом Станислав Гагарин непроизвольно понюхал жену.
Пахла она привычно, только вот манер таких за женою писатель прежде не знал.
— Так ты уже согласился работать с Папой Сидором? — спросила, кокетливо улыбаясь хозяину, жена. — Он ведь сделает тебя министром всех газет и издательств. Во будешь себя издавать! А можно, Сидор Артемьевич, ему и кино поручить?
— О чем разговор! — воскликнул Головко. — Пусть и телевидение забирает… Всех болтунов под одну крепкую руку! Фантастика! Такое нам радикально необходимо. Потрясная возникнет обстановка!
— Что ж ты сомневаешься, дурачок? — ласково спросила жена. — Вот я, к примеру, с ходу усекла: с Папой Сидором не пропадешь.
— Когда же ты успела сие понять, дорогая? — с кривой ухмылкой на лице спросил Станислав Гагарин.
«Не верю! — кричало у него в душе. — Не верю! Чтобы моя Вера сговорилась с этим бандитом… Не верю!»
— И правильно делаешь, дорогой, — услышал писатель далекий голос товарища Сталина, впервые обратившийся к нему на ты. — Если на клетке со слоном, понимаешь, написано верблюд, не верь глазам своим. Ведь ты же не Сидор Головко. Вот он, понимаешь, верит. Примитивный человек, хотя и доцент.
— Но тогда кто же это? Кто она?! — мысленно спросил писатель вождя.
— Надо узнать, что затевает уголовный политэкономист, — пришел к нему затухающий голос Иосифа Виссарионовича. — Узнать смысл операции… Смысл… Пресечь… Думай, думай, писатель!
— Рад тому, что вы уже вместе, — через силу выдавил из себя Станислав Гагарин. — Это упрощает задачу. Конечно же, я с вами, товарищ, простите, господин Головко…
Доцент поморщился.
— А вот этого не надо… Никаких господинов, месье или там мистеров и херров, — сказал он. — Давайте оставим в новом государстве слово товарищ. Оно неотъемлемо вошло в категорию личного бессознательного, и изъятие его оттуда не может быть произведено безболезненно. А нашему многострадальному народу лишняя боль вовсе ни к чему.