Вторжение
Шрифт:
Именно на таком автобусе привезли Гагарина из Одинцовского района в Москву. Задержавший его охранник в голубом молча отконвоировал тогда писателя до железнодорожного переезда, где стоял пятнистый, в желто-зеленых разводьях зил — 131 скунгом, металлическим кузовом-фургоном, точно такой же пригнал из Чувашии друг «Отечества» Анатолий Статуев.
Железная дверь распахнулась, и чрево автомобиля приняло бедолагу-писателя внутрь, где при коротком освещении Станислав Гагарин заметил двух мужчин неопределенного возраста и двух средних лет женщин.
С этими невольными спутниками писатель, не останавливаясь, доехал до Одинцова.
Здесь их, так и не обменявшихся ни единым словом узников, разлучили.
Спутников повели в сторону Дворца спорта «Искра», в Станислава Гагарина подвели к икарусу, стоявшему у Сберегательного банка, которым заведовала когда-то Алла Петровна, мама Игоря Мелентьева, его молодого, как будто подающего надежды коммерсанта. [1]
На полупустом икарусе зловещими в безжизненности улицами Москвы Станислава Гагарина и привезли на Красную площадь. Остановились они только однажды, на проспекте Калинина, у ресторана «Прага». Оттуда и вывели нынешнего соседа писателя, журналиста из еженедельника «Колокола», о последнем его качестве Гагарин узнал позднее.
1
Через полгода сей молодой балбес мерзко и пакостно предает шефа, войдя в банду Федотовой.
Шел борзописец независимой походкой, заложив руки за спину.
Войдя в автобус, огляделся, быстро мазнув взглядом по тем несчастным пленникам, которых голубые комбинезоны везли из Одинцова. Заметив Станислава Гагарина, кивнул, направился к нему, сел на свободное рядом место.
— Хоть одно приличное знакомое лицо в педерастическом бедламе, — сказал он. — Где вас взяли эти голубые козлы? Вы меня не узнаете? Помните редакцию «Советской России»?
Газету эту Станислав Гагарин отлично помнил, но типа, усевшегося бесцеремонно рядом, вроде бы не знал.
— Да Рыбкин я! — воскликнул незваный сосед. — Фалалеем кличут…
— Да-да, — пробормотал писатель, автобус тем временем покатил к центру. — Теперь припоминаю…
— Потом в «Колокола» перебежал, — откровенно объяснил корреспондент. — В три раза больше там платят. А как же! Наоборот пришлось писать… По Ельцину, Царю Борису ладили перо. Император Ельцин вокруг статуи Свободы дважды облетел и мозги набекрень свернул, а тут за тройную получку родную совраску пришлось говном поливать. А что делать? Деньги не пахнут. Инфляция опять же на дворе.
Станислав Гагарин молчал. Он вспомнил сидевшего бок о бок ренегата, соображал: власть захватили иные силы, не те, на кого работал за тройную плату сей проститут и член Союза журналистов.
…Едва икарус с обреченными исчез с Красной площади, на правом фланге колонны, в которой стояли писатель и Фалалей Рыбкин, раздалась команда, смысл ее Станислав Гагарин не уловил.
— О чем это они? — спросил литератор Фалалея.
— Расстреливать поведут, — буднично ответил Рыбкин. — У Кремлевской стены… Куда сунулся, письменник?! Поворот налево объявили!
Шеренга, вмещавшая Станислава Гагарина, Фалалея Рыбкина и Президента, только что выдернутого из нее в качестве десятого, нестройно повернулась лицами назначенных к расстрелу людей к Историческому Музею.
На его фасаде писатель увидел огромное желтое полотнище, на котором красовались не сразу угадываемые из-за их чудовищных размеров мужские и женские гениталии.
— Видел? — спросил, в сердцах сплюнув на брусчатку, Рыбкин, он оказался впереди Станислава Гагарина. — Теперь эта мерзость в ранге государственного герба.
Повернув голову влево, писатель увидел, что имя хозяина Мавзолея закрыто транспарантом, на котором значился тот же призыв, что и на вагонах бронепоезда, бегавшего по Белорусской железной дороге.
Он собирался спросить о значении слов ЛСМ у «колокольца», предавшего родную совраску, но теперь сообразил, что власть призывалось отдать представителям Лиги сексуальных меньшинств.
Прозвучала команда, и шеренга двинулась в сторону музея.
Те, кто находился за нею, когда будущие жертвы Мадам Галин'a пялились на широкие окна ГУМа, остались стоять на месте. Видно, время ихнее еще не приспело, куранты Рока для них не прозвонили.
— Стреляют, как правило, у Боровицких ворот, — спокойно и деловито проговорил, не поворачиваясь, Рыбкин. — В Александровском саду, за могилой Неизвестного солдата.
— Как же так? — растерянно произнес писатель, идя следом за невольным гидом. — За что стреляют? Без следствия и суда? А правовое государство?
— А ху-ху не хо-хо? Ишь ты, о чем вспомнил!
Сочинитель подавленно промолчал.
— Стреляют для порядка, — разъяснил Фалалей. — А суд для голубых — буржуазная категория. Ведь гомики всегда цеплялись за левых демократов, архилибералов.
— Так что же за строй утвердился в стране? — по инерции, до спора ли, когда через минуту-другую тебя элементарно шлепнут, осведомился Станислав Гагарин.
— Строй типа хунь — луань. По-китайски означает — общий беспорядок, при доморощенном лозунге: все естественное, природное к ногтю. Сейчас проходит период мести. Голубые и лесбиянки делают полное обрезание нормальным людям, кастрируют тех, кто в прошлой жизни мешал им творить извращенство.
— Но как они захватили власть? — воскликнул писатель.
— Потише, — оглянулся Рыбкин. — Не то охранник начнет стрелять прямо здесь. А чем сие закончится — неясно. Надо дойти до места. Там и происходит фантастическое нечто. Я вот уже четвертый раз иду на расстрел.
Они проходили мимо Музея, спускаясь на Манежную Площадь.
— Удается спастись?
— Черт его знает… Вроде бы спасаюсь от пули, а там кто его разберет. Оказываюсь в разных кабаках. Там меня и берут в конверт. В «Савое», в «Софии», сегодня вот в «Праге». Где буду завтра — не знаю. Возможно, на том свете, если он существует. В каком-нибудь круге Дантова заведенья.