Вторжение
Шрифт:
Пещеру решили утеплить. К тому же с реки потянуло промозглой сыростью, зарядили нудные осенние дожди.
Как–то Степан Бусыгин, ходивший в тыл за боеприпасами, привел из Березовки старика Аверьяна, представил его как умельца печных дел. На вопрос Кострова, почему он со всеми не эвакуировался, тот пощипал рыжую щетину, отросшую на щеках до самых глаз, и строго ответил:
— А кто же доглядит за хозяйством? По ветру пущать негоже. Догляд нужен… — Аверьян поглядел на широкоскулого Бусыгина, видимо, понравившегося ему своей деловитостью, и спросил: — Так по какому
— Какая у тебя живность? — удивился Костров, зная, что деревня давно опустела.
— А петухи. Не чуял, как они по утрам голосят?
— У него их, целая ферма, — усмехнулся Бусыгин. — Люди–то в спешке уезжали, не до кур было. Задают теперь концерт на всю деревню!
— Пущай живут. Мне–то с ними веселее, — засмеялся Аверьян. — Так, значит, по какому же делу истребовали меня?
— Помоги, папаша, хоромы наши утеплить, — обратился Костров и завел его в свое подземелье.
Аверьян долго оглядывал пещеру, что–то примерял, шептал про себя, потом сказал:
— Могем, способные… — и больше не проронил ни слова, пожевал губами, пошел в деревню. Часа через два вернулся, обвешанный разными печными инструментами, вплоть до мастерка, которым затирают поверхность кладки, и взялся за дело. Он выдернул столбики, на которых крепился стол, вскопал лежанку, разрыл пол. Потом начал срывать стены, делая убежище просторнее, а главное — выше, чтобы можно было стоять, не пригибая головы. Когда стемнело, перетаскал ненужную землю к реке, оставив только золотисто–желтую глину для кладки. Той же ночью вместе с Бусыгиным Аверьян принес из деревни кирпичей, прикатил откуда–то толстенную железную бочку. Костров посомневался, надо ли такую громадину ставить — она же много дров будет пожирать.
Аверьян посмотрел на него с веселостью.
— У всякого человека есть способство к делу, — сказал он. — Тебе, к примеру, командовать, а мне — печи класть…
Аверьян продолжал кладку. Работал увлеченно, позабыв даже о петухах. И никого, кроме Бусыгина, который помогал ему месить глину, не пускал в землянку. С кладкой печи старик управился, а вот с дымоходом произошла заминка. Он всегда заботился о том, чтобы у печки была хорошая тяга, дым шел кверху, и не просто рассеивался, а стоял трубою; по нему, по дыму, люди угадывали перемену погоды — морозно будет или ветрено. Поначалу он так и хотел вывести дымоход, но спохватился: время–то военное — по одному дыму немцы увидят землянку и накроют ее снарядом. При этой мысли Аверьян даже побледнел и начатую трубу тотчас развалил. "Вот она какая морока!" думал Аверьян, похрустывая короткими пальцами, пока наконец не смекнул, что дым нужно выводить не кверху, а вниз, чтобы он стлался по земле и непременно рассеивался.
На третьи сутки начисто закончив отделку, Аверьян взвалил на себя инструменты и собрался идти в деревню. Когда Костров, оглядывая печь, намекнул, что полагалось бы затопить, проверить, Аверьян уловил в этих словах оскорбительные для себя нотки и обиделся.
— Хоть ты и в начальники выбился, а попомни: дите чином ниже родителей, — в сердцах
Но шло время, уже октябрь надвигался, а старик не появлялся. Больше всех о нем вспоминал Костров. "Как он там, в развалинах, терпит беды?" думал Алексей. Как–то раз, возвращаясь из штаба полка, он заглянул в деревню и обрадовался, когда увидел старика в окружении важно гулявших по двору петухов.
— Рад видеть, товарищ Аверьян! — пробасил Костров, подходя к нему торопким шагом.
— Ваше здоровьице! — отвечал старик, пожимая большую теплую руку командира.
— Ну и печь вы сложили! — заговорил было Костров.
Но старик взглянул на него с беспокойством, перебил:
— Значит, не сберегли? Вестимо, до каждой вещи догляд нужен.
— Да нет, папаша, — ответил Костров, приятно поеживаясь, будто заскучав по теплу добротно сложенной печи. — Три полешка бросим, а тепло сутки держится.
— То–то! — погрозил пальцем Аверьян. — Трещин только бойтесь!
— Каких трещин?
— А всяких… — неопределенно ответил Аверьян и прищурился, глядя куда–то вдаль.
Костров хотел было распрощаться, дол у него в роте, как всегда, было по горло, но что–то сейчас удерживало его. Кажется, вот этот намек на какую–то трещину, а может, и что другое…
Алексей раскрыл пачку папирос, протянул было старику, но тот папироску не взял. Сунув руку в карман, Аверьян выдернул веревочку с болтающимся на ней кожаным кисетом.
— Не употребляю фабричных. Привык к самодельному, позабористей он, сказал Аверьян и, скрутив большую цигарку, начал осторожно, по щепотке насыпать в нее коренья самосада. По душистому запаху нетрудно было догадаться, что махорка его смешана с цветами донника.
— Скоро, видать, листья с деревьев придется курить, — сказал он, строго поведя бровями. — Благо, лист–то не чисто опал. Вон, глядите, дуб: ряженый стоит. Примечаете? А это надобно знать, особливо вам, военным…
Костров удивился: какая в этом важность?
— Зима будет строгая. Очень строгая, — убежденно повторил Аверьян.
— Значит, кстати печь нам сложили, — улыбнулся Костров. — Глядишь, и перезимуем с ней.
— Нет, — Аверьян сокрушенно покачал головой. — Не зимовать вам, не греть косточки на моей клади.
— Почему?
— Недолгие вы тут жильцы, придется вам опять уходить…
— Ну-у, это ты, отец, зря беду накликаешь! — протянул Костров, и было видно, как пошевелил он скулами не от злости на старика, а от напоминания, что вновь приведется испытать горечь отхода.
— Да–да, так и передайте бойцам… И пущай не будут на меня в обиде, — продолжал будто давно выношенную мысль Аверьян. — Вестимо дело, надо бы расправить плечи да тряхнуть немчуру, чтобы кровью изошла. И то время недалече. Только не теперь… Зверя вы поранили. Это верно. Он прилег, чтобы силенок набраться… Того и гляди, сделает прыжок.
— Но мы же его и так тряхнули, — попытался возразить Костров. Несколько городов даже вернули… А под Ельней так прижали немцев, что они едва ноги унесли.