Вторжение
Шрифт:
— Да вы ж про детей напомнили…
— А что может с ними случиться? — спросил Иван Мартынович и поглядел на сержанта с такой неизбывно гнетущей тоской, что тот растерялся и сник.
— Жми. Жми, пока не поздно… — поторапливал Иван Мартынович водителя.
Он всматривался в узкую прорезь стального щитка, пытался разглядеть, не летят ли вражеские самолеты. И когда где–то в стороне ухал бомбовый гром, Гребенников нервно напрягался, мрачнел. Сержант заметил, что раньше, встречаясь с комиссаром, не видел его таким строгим. Ему казалось, что морщинки возле усталых глаз
ГЛАВА ВТОРАЯ
Гужевая, перепаханная местами и заросшая пыреем дорога, по которой ехали Гребенников и Костров, сползла к реке и тянулась вдоль изломистого низкого берега. Бронемашина тряслась на кочках, жевала шинами мокрый песок, буксовала в непросыхающих рытвинах, пока наконец не выбралась на крутизну перед мостом.
Дробно стуча, бронемашина проскочила по шаткому настилу и взяла разбег на просторе. Молчавший Гребенников втянул в себя воздух, будто принюхиваясь, резко толкнул дверцу и всмотрелся в ближние ели, сквозь которые валил дым.
— Что–то горит.
— Где? — привстал Костров, заглядывая через его плечо.
Водитель невольно притормозил машину. Иван Мартынович высунулся по пояс.
— Подожгли… лагерь… Какое варварство!.. — простонал, задыхаясь от гнева, полковой комиссар. — Даже детишек не щадят. Заворачивай туда!
Повинуясь его окрику, водитель погнал машину через пойменный луг.
Лес дохнул на них огнем. Буйное пламя по валежнику переметнулось к жадным до огня соснам, лопалась, звонко трещала зеленая хвоя. Тяжелыми огненными шапками падали на землю пылающие ветки, и от них огонь бежал по сухой траве.
Машина выскочила к цветнику, в середину лагеря. Все кругом горит. И ни единой живой души.
На тропинке, уходящей в лесную чащобу, показался мальчик. Завидев военных, он шмыгнул в кусты и выглядывал из–за веток.
— Эй, дружок! Поди сюда!.. — помахал рукой Гребенников, подходя к нему ближе.
Парнишка, видно, не поверил, что его зовут, и стоял оробело. Темный вихорок на голове подпалило, он смотрел немигающими глазами. Гребенников снова позвал его. Мальчик еще постоял, а потом стремглав подбежал к полковому комиссару.
— Вожатые… дети где? — хрипло спросил Гребенников.
Мальчик оглянулся на горящий дом и вдруг прижался к Гребенникову, исступленно вцепился в его гимнастерку и заплакал.
Костров кинулся к дому, наполовину охваченному пламенем, выбил раму и скрылся внутри. А парнишка цепко держался за гимнастерку комиссара, просил не бросать его и все спрашивал, почему зажгли лагерь.
Гребенников ничего не отвечал. Он хотел отнять руку мальчика, чтобы самому побежать к дому, но парнишка никак не отпускал его.
— Не оставляйте меня, дядя! Не надо бросать!.. — губы его дрожали.
— Постников! — крикнул Гребенников водителю. — Посади парнишку в машину. А сам давай… — Он махнул рукой и следом за сержантом метнулся в горящий дом.
Бомба разворотила угол этого длинного дома, и бушующий огонь корежил
Не помня себя Алексей кинулся искать ребенка.
Под окном, между тумбочками, наткнулся на два тела. Подумал: мертвые. Но вот одно судорожно шевельнулось, и Костров подхватил их, понес к выходу. Когда он выбежал из дома и положил детей на траву, увидел, что вынес девочек; рука у одной была оторвана по локоть. Она осталась там, под койкой… Алексей содрогнулся, в глазах потемнело…
И снова бросился в горящий дом. Над головой что–то затрещало. Алексей посмотрел вверх: пламя жадно лизало обгорелые доски, которые угрожающе прогибались. "Конец. Обвалится…" — только и успел подумать, как часть потолка с тяжким вздохом рухнула. Он отскочил под балку, но в лицо брызнули искры. Все затмил дым и известковая пыль.
Воздух накалился до предела. Все тело, казалось, невыносимо жгло. А пожар распространялся. Задыхаясь, Алексой шарил по спальным комнатам, забирался под койки. Отвалилось еще несколько досок потолка, посыпались объятые пламенем головешки. Колющая боль пробежала по спине, Алексей вздрогнул и тотчас отдернул руку: в складках гимнастерки застрял горящий уголек. И некогда было гасить. Из томного, задымленного угла послышался плач. Ребята сбились в кучу, прижались друг к другу. Алексей бросился туда, выбил ногой раму и вывел наружу еле стоявших на ногах — одного, второго, третьего…
— Товарищ сержант… — Постпиков, черный и опаленный, схватил Кострова за руку. — Гимнастерка горит… — Он потянул его к бочке, стоявшей под окном, окатил водой.
Разбушевавшееся пламя закрыло окно. Теперь невозможно было проникнуть в дом.
— Где комиссар? — крикнул Костров.
— Не знаю, — растерянно ответил Постников, глядя, как стремительно огонь расползается по всему дому.
В это время из–за угла появился Гребенников, неся на руках ребенка.
— Все… — тяжело дыша, проговорил он. — Больше там нет…
На стежке под ветвистым орешником сгрудились дети. Они боязливо озирались, некоторые были ранены, обожжены и плакали.
Каждую минуту бомбежка могла повториться. Надо было отправить детей в безопасное место. К тому же огонь угрожал охватить весь лес; деревья стояли сухие, и пламя безудержно металось но верхушкам.
— Алексей, жми на дорогу… — крикнул Гребенников. — Может, попутную машину перехватишь.
Костров скрылся в чаще леса.
В конце лагеря мелькнула чья–то фигура и скрылась в нелени кустарника. Постников бросился туда и вскоре привел мальчишку, которого комиссар приказал посадить в машину. На руках у него сидела белка с жалостливыми темными бусинками глаз. Мальчишка прижимал ее к груди и приговаривал: