Вторжение
Шрифт:
— Знаешь, гранаты какие холодные, — заговорил Бусыгин, держа на ладони ребристо–зеленую ручную гранату.
— Смерть в них заложена, потому и холодные, — ответил Костров.
Они замолкают надолго, встречая рассвет и томясь в ожидании первого боя. А бой неминуемо надвигается — еще непонятный, неосознанный, но своей невидимой тяжестью он уже наваливался на солдатские плечи. Уже поплыл над лесом заунывный, тягучий звук немецкого самолета. Неуклюжий, раздвоенный, похожий на раму, вражеский разведчик шел медленно, сделал круг и, не снижаясь, отвалил в сторону. Провожая самолет глазами, Бусыгин зло буркнул:
— Обломать бы ему, окаянному, рогулины…
—
— Это как?
— А вот так, доложит своим, и начнется…
И опять притихли. Сидели они в узкой, осыпавшейся при малейшем движении траншее, и каждый по–своему думал об опасности, стараясь скрыть друг от друга леденящее чувство тревоги. Один затягивался едкой махоркой, как бы желая приглушить волнение, другой, не дожидаясь, когда приедет кухня, с хрустом грыз сухари…
…Привалившись к подрубленным корням, с которых еще капала на дно траншеи вода, стоял настороженный Костров. Туман над болотом поднялся, и сквозь его проредь Алексей вглядывался выжидательно. И хотя места эти были ему знакомы, теперь они казались иными, непохожими.
Тревога и грусть окутывали сейчас эту местность. Но, вглядываясь пристальнее, Алексей все больше убеждался, что занятый ими рубеж удобен и выгоден для обороны. По обеим сторонам дороги лежала заболоченная низина. На ней врагу не развернуться для атаки. Разве в объезд направо, где щетинится мелкий сосняк… Но там стоят орудия прямой наводки. "Не будут они забираться туда с машинами, — подумал Костров. — Им нужна вот эта дорога… А она ведет прямо на нас…" И, подумав об этом, Алексей с опаской оглянулся, посмотрел на товарищей, как бы желая узнать, готовы ли они отбить нападение.
Ожидание начинало утомлять бойцов. Они уже хотели, чтобы скорее наступила развязка. Но когда из–за болота донесся шум автомашин, а немного позже на дороге послышались резкие хлопки мотоциклов, все напряженно притихли.
— К бою! — передал ротный Семушкин по траншее, и эта команда обожгла каждого. Все встрепенулись, уставились на громыхающую дорогу, и не было теперь ни курящих, ни озабоченных грустными думами. Не подвластное разуму чувство страха в одно мгновение сжалось пружиной, готовой вот–вот вырваться для удара.
Плотной вереницей заполонили шоссейную дорогу мотоциклы и, поддерживая равнение, приближались к болоту. Следом за ними двигались автомашины. В кузовах рядками сидели солдаты в лобастых касках, с автоматами на груди.
— Ну и наглецы! — вслух подумал Костров. — Как на параде! Привыкли к прогулочкам по Европе. Думают, и тут им дорожка стеленая… — и закипел злостью, готовый сейчас же косить их из пулемета, и только через силу сдерживал себя, ожидая команды.
Колонна продолжала спокойно двигаться. И когда на повороте, как бы переламываясь, она поползла по бревенчатому настилу через болото, по траншее раздалась команда, и в ответ ей грянули ружейно–пулеметные выстрелы. Колонна еще некоторое время двигалась. Выбирая наиболее важные цели, Костров нажимал на гашетку станкового пулемета. После длинной очереди, увидев, что немцы еще сидят рядками в машинах, вскипел еще больше. Не в силах сдержать дрожь в теле, Алексей вытер тыльной стороной ладони лоб, еще раз поглядел на болото, через которое ползла колонна, лег за пулемет и дал длинную очередь по кузовам машин, по кабинам водителей. Он увидел, как из середины колонны отвалила одна машина и съехала в болото, а шедший за ней грузовик неуклюже развернулся, стал поперек настила, загородив путь остальным.
Колонна остановилась. Под прикрытием огня автоматов немцы суматошно покидали машины,
Трудно да и не время было Кострову судить, почему немцы поначалу лезли так нахраписто, — может, не ждали встретить здесь, в глухомани, сопротивление русских или хотели одним скачком преодолеть болотную низину, но, видно, почуяли, что с ходу им не прорваться, и вынуждены были залечь в мочажине болота.
Еще какую–то долю минуты пулемет Кострова дышал огнем, клацая и проглатывая змеившуюся перед лицом патронную ленту, и замолк. Приподняв голову, Алексей увидел в машинах трупы немецких солдат: одни лежали на сиденьях, как–то смешно задрав ноги, другие свисали через борта. Отыскав глазами Бусыгина, Костров возбужденно крикнул вдоль траншеи:
— Степан, Степа! Гляди, как мы их навернули. Клочья висят… Пусть знают наших!
В это время сзади к Кострову подошел командир роты капитан Семушкин, положил на плечо руку и предостерегающе заметил:
— Погоди ликовать… Лучше машину свою заправь, — кивнул на пулемет.
От неожиданного упрека Костров прикусил язык. При стрельбе пулемет расшатало, одно колесо вдавилось в песок, и пришлось площадку выравнивать лопаткой, а под колеса станка положить два плоских камня. Костров обнаружил, что ствол пулемета накалился, а воды поблизости нет. Он хотел было ползти к ручью, как услышал голос капитана:
— Приготовиться!
Команда пошла по окопам. Ее повторял каждый. То задорно, будто речь шла о каком–то обыденном и веселом деле, то еле слышно, пересохшими губами.
На миг приподняв голову, Костров увидел по ту сторону дороги, вдоль насыпи, мелькающие лобастые каски. Поспешно начал ковырять лопатой дно траншеи и не успел отрыть лунку, как со стенки траншеи начала сочиться буро–красная вода. Алексею показалось, что она смешана с кровью, и он оглядывался вокруг, ища поблизости раненых или убитых, пока наконец не догадался, что такой цвет придал воде торфяник. Потом он деловито, стараясь унять волнение, залил воду в кожух, вставил новую ленту, на которой ярко блестели медными кругляшками патроны. Пока еще было время, хотел поправить дерн на бруствере, и едва коснулся рукой, как поверх траншеи послышался посвист пуль, затем — чужие, улюлюкающие голоса. Костров припал к рамке прицела и, нащупав цепь атакующих, вспорол воздух длинной очередью. Высыпавшие из–под насыпи немцы осатанело бежали к линии окопов, заливая округу автоматным огнем.
— Давай, давай! — кричал Костров второму номеру, который держал на ладони живо пульсирующую ленту. В это мгновение ни Костров, ни боец Штанько ничего иного, кроме азарта боя, не испытывали. Им было все равно, сколько немцев движется и что они затевают, — стреляли без устали и думали только о том, чтобы пулемет не заело, да торопливо перезаряжали. Рядом росла куча стреляных, сизо дымящихся изнутри гильз.
Поределая цепь немцев залегла, потом они поодиночке начали отползать за насыпь. Костров увидел, как сбоку от него выскочил из траншеи капитан Семушкин, размахивая над головой тяжелым пистолетом, во всю силу гаркнул:
— В а–та–а-ку! За мно–о–ой!..
Многократным эхом разбился этот трубный голос над лесом. Задвигалась траншея, словно пружиной вытолкнула из своей утробы всех до единого обитателей. Красноармейцы ходко, с неподрагивающими штыками пошли вперед, ведя неприцельную, скорее для острастки, стрельбу. Немцы, видимо, поняли, что им не миновать штыкового удара, начали отступать, отстреливаясь из автоматов, затем поднялись и, обгоняя друг друга, побежали скопом. Многие свернули к болоту, спеша укрыться за высокими кочками.