Шрифт:
Пролог
Хруст только-только схватившегося наста под лыжами, сверкающего на солнце тысячами серебряных искринок, да пока еще легкий, бодрящий морозец — все это помогает отвлечься от тоскливых мыслей. Так, сердце мое болит о Раде, вынужденно оставленной в лагере Скопина-Шуйского в Александровской слободе. Видит Бог, как же я устал от этой бесконечной войны, как же я хотел подольше остаться с возлюбленной! Но Михаил Васильевич дал мне лишь неполный месяц насладиться тихим семейным счастьем… Много ли это, или мало? Мгновения, проведенные с любимой женщиной, ее теплые, ласкающие объятья, воркующий голос и бесконечные слова любви — они навечно отпечатались в моей душе. Блаженство
А после — после князь, сам разлученный с молодой супругой, но стоически терпящий разлуку (как собственно, и практически каждый воин его народной рати!) призвал меня к себе. Как оказалось, несмотря на весьма скромные успехи «драгунской» полусотни прошедшей осенью, Михаил счет мой печальный опыт достаточно полезным для того, чтобы вновь отправить меня в тыл врага.
Видимо, Великий князь и предводитель «народного войска» решил, что расхожая истина «за одного битого двух небитых дают» — вполне справедлива…
И каково же было мое удивление (вкупе с разочарованием!), когда выяснилось, что отправляют меня с небольшим отрядом опытных стрельцов и казаков не для того, чтобы навести шороху в ближних тылах тушинцев и Сапеги, а к самой западной границе, где польско-литовское войска короля Сигизмунда Ваза уже взяло в осаду Смоленск!
Но тем очевиднее выбор Скопина-Шуйского: войну на два фронта и с тущинцами, и с польским королем ему не потянуть, и задержавший ляхов Смоленск стал залогом выживания Московского царства. Насколько мне не изменяет память, польный гетман Станислав Жолкевский (в моей истории — победитель царского войска при Клушино, наголову разбивший оставшуюся без лидера «народную рать» вкупе с наемниками Делагарди), предлагал лишь блокировать севшего в осаду воеводу Шеина — и следовать на Москву. То есть он предлагал самый гибельный для нас вариант! Ибо даже после поражений под Калязином и на Каринском поле тушинцы и мятежные литовцы Сапеги были еще достаточно сильны, чтобы дать русским последнюю битву — будущую сечу под Дмитровом… Ее исход определен — Сапега будет окончательно разбит. Но! Если бы Сигизмунд Ваза послушался бы многоопытного Жолкевского, и тот успел бы привести коронную рать, свежих наемников и гусар, да крупные контингенты воровских казаков — сильно разбавленных чернью запорожцев… Тогда враг имел бы двукратное превосходство на поле боя.
И тут не зарешал бы даже полководческий талант Михаила Васильевича.
Однако каприз Сигизмунда, решившего во чтобы-то ни стало добыть ключи от ворот упорно сражающегося города, подарил Скопину-Шуйскому шанс разбить врагов поодиночке… Несколько осенних штурмов Смоленск, обороняемый воеводой Шеиным, выдержал — но теперь, с наступлением зимы, положение осажденных становится все более сложным. Голод, болезни, непрекращающиеся бомбардировки крепости… В моей истории смолянам было реально очень непросто, и в этом отношение осаждающие были как раз в более выгодном положение: обозы с продовольствием и порохом из Речи Посполитой, вкупе с подкреплениями шли к Сигизмунду всю зиму. И да, в моей истории Смоленск выдержал осаду зимы 1609 — 1610 годов, вот только…
Вот только вдруг на это как-то повлияли действия стрелецкого головы Орлова?! Что, если в моей истории, где не было никакого «попаданства», сотник Орлов действовал более разумно, смело и решительно — и сумел нанести критичный урон обозам осаждающих, переправив также в крепость достаточное количество продовольствия и пороха?! Ведь именно эти, довольно-таки масштабные, а одновременно с тем и размытые задачи поставил передо мной «кесарь» — атаковать обозы ляхов и доставлять провизию и огненное зелье в Смоленск!
Но что, если я не справлюсь, и фактически погублю отряд, как это едва ли не случилось под Троице-Сергеевой лаврой? Что, если я не справлюсь — и Жолкевский сумеет взять Смоленск, после чего ударит по войску Скопина-Шуйского силами коронной армии ляхов при поддержке Сапеги?!
Подумать страшно! И это определенно заставляет нервничать, сомневаться, бояться… Да, вряд ли конечно сотник Орлов мог сыграть столь впечатляющую роль в истории русско-польской войны, и все мои сомнения и страхи прежде всего порождены прошлой неудачей — это действительно так.
Но с другой стороны, к сожалению, совсем уж беспочвенными мои страхи не являются… И что самое страшное, мне есть что терять в этой реальности и в это время. Точнее кого — абсолютно реального, а главное, любимого и близкого человека!
И от осознания этой истины груз свалившейся на мои плечи ответственности, как кажется, давит с двойной тяжестью…
В какой-то степени я даже завидую Стасику «фон Ронину»… А что — моего дружка по студенческой скамье и закадычного приятеля, ставшего ныне действительно близким человеком, отправили на юг, на Рязанщину — одним словом, в сторону родного Ельца! На «Большой засечной черте», основанной Иваном Грозным, служит много детей боярских, имеющих богатый боевой опыт. А, учитывая, что благодаря нашему с «фон Рониным» вмешательству Скопин-Шуйский не порвал грамоты Прокопия Ляпунова — лидера рязанского дворянства и одного из самых авторитетных воевод южного порубежья — то великий князь решил не пренебрегать и его помощью! Благо, что трофеев для вооружения рейтар после Каринской битвы нам досталось даже больше, чем после Калязинского сражения… Так что Михаил Васильевич отправил бравого ротмистра на юг, сформировать четыре новых рейтарских роты, да подготовить инструкторов, способных обучать детей боярских линейной тактике конного боя.
И это, к слову, не единственное изменение в новой реальности Смуты, произошедшее благодаря нам… Как сейчас помню первый снег этой осени, закруживший в воздухе именно в тот миг, как все народное войско от души скандировало:
…- Царь Михаил! Царь Михаил!!! ЦАРЬ МИХАИЛ!!!
Михаил Васильевич, на несколько мгновений замерший перед огромной толпой людей — любящих его, как удачливого полководца и победителя ляхов, как защитника простого народа, не чурающегося брать в свою рать лапотных крестьян, учить их и вести в бой, да еще и старающегося беречь их жизни… Михаил Васильевич передал мне грамоты Прокопия Ляпунова — и зычно воскликнул, обращаясь к войску:
— Братья! Верите вы или нет — но в первый раз за всю мою жизнь столь сильно бьется сердце мое, словно пойманный ястреб в клетке!
Народ, собравшийся у княжеского шатра, постепенно затих, вслушиваясь в каждое слово своего избранника:
— Верите вы или нет — но не мог быть я более счастлив, чем в эту минуту, когда вы, воины мои, в едином порыве выкликиваете имя мое, как своего царя!
— ГОЙДА!!!
От оглушающего рева толпы, раздавшегося в ответ на слова Скопина-Шуйского, как кажется, едва не сорвало креплений шатра… Вынужденно призывая людей замолчать, Михаил Васильевич воздел руку — и ждал, пока крики их не утихнут. После чего продолжил свою речь:
— Но верите вы или нет, я также не был столь несчастен в своей жизни, как в это самое мгновение!
От нехорошего предчувствия у меня аж схватило в груди — а над лагерем повисла гробовая тишина…
— Ибо вы, други мои и соратники, призываете меня прогневать Господа Бога, нарушив крестное целование! Вы призываете меня пойти против дяди моего и государя, царя Василия Иоанновича Шуйского!!!
— Нет!!!
— Не хотим Шуйского!
— Тебя хотим, княже!!!
— Долой Шуйского!