Вторжение
Шрифт:
Большинство камер в Узилище было устроено по типу каменных мешков. По сути, это были глубокие ямы, узкие и холодные. Дверь в таких камерах находилась на самом верху и заключённого спускали, привязав под микитки вожжами. Таким же манером и кормили.
В верхнем подземном этаже располагалось несколько общих камер. В одну из них и бросили сержанта. Ему ещё повезло. Камера хоть и не походила на комнату в дорогой гостинице, но весьма выгодно отличалась от каменного мешка. Прежде всего, она была больше и относительно суха. Да и дверь располагалась там, где ей
Ночь прошла довольно спокойно. В кромешной темноте (от потрясения арестом он напрочь позабыл о магии) сержанту удалось наскрести по углам небольшое количество ветоши и прелой соломы. Устроил ложе. Спать, конечно, не спал (какой уж тут сон), сидел и думал о своём.
Темнота давила на глаза, тишина вливалась в мозг тошнотворной ледяной волной. Откуда-то издалека доносились протяжные крики и безумный смех. За стенкой кто-то непрерывно стонал — тихо, безнадёжно, угасая с каждой минутой. По углам бодро шуршали крысы. Если бы не все эти звуки, Колин бы легко поверил, что очутился в могиле.
Сержант никак не мог избавиться от странного чувства тревоги. Почему странного? Потому что это была не та вполне естественная тревога узника, ожидающего решения своей участи. Это было что-то иное, скорее вопрос, ответа на который он не находил. Как и в тот раз, когда его арестовали за сбитый шаттл...
Человек деятельный всегда найдёт, чем заняться, где бы он ни находился — в храме, в конюшне или в тюремной камере. Даже если в камере темно хоть глаз коли, а из отхожего места распространяются зловещие миазмы. Поэтому у стенки Колин просидел недолго. Он встал на четвереньки и медленно пополз вдоль стены, исследуя камеру. То и дело под руки попадали скользкие спинки крыс. Сержант грязно ругался и расшвыривал их в стороны. Один раз чуть не угодил рукой в отхожую дырку и тут же стал брезгливо отирать руки о камни.
Спустя час, может больше, Колин сделал первое открытие. Он нашёл место, откуда в камеру проникали крысы. В стене, что напротив двери, у самого пола, в камень была вделана редкая металлическая решётка, сквозь которую струился поток менее вонючего воздуха. Колин улёгся на пол и приложил к решётке ухо. Стенания невидимого страдальца стали несколько громче, из чего он сделал вывод, что решётка, во-первых, ведёт в соседнюю камеру, а во-вторых, в этой камере есть вентиляция.
Порадоваться этому открытию он не успел. За дверью послышались звонкие шаги окованных металлом сапог. С тяжёлым звуком упал засов, дверь омерзительно заскрипела, и в камеру вплыл яркий свет смоляных факелов. Держали их двое.
— Завтрак! — гаркнул один и швырнул что-то к ногам узника.
Оба дико заржали и покинули помещение. В угасающем свете Колин успел разглядеть кусок чёрствого хлеба. Он бросился к двери и заколотил в неё что было сил.
— Эй вы, сволочи, дайте хотя бы воды! — пить хотелось до дрожи в коленях.
Но за дверью было тихо. Сержант зло вскинул руку и сорвавшийся с неё огненный шар осветил камеру как мощный галогенный фонарь. Ничуть не повредив толстую металлическую дверь, огненные брызги разлетелись в разные стороны, и камера вновь погрузилась в темноту. Почувствовав слабость в ногах, Колин опустился на колени. Что-то было не так. Оттянув ворот рубахи, он понял, в чём дело — шрам едва-едва мерцал.
— Странно, — Колин отпустил воротник и отполз к стене. — Энергия почти не восстанавливается. Такое впечатление, будто ей что-то мешает. Неужели эти стены?
Сержант попал в точку. В районе Скавелла и его окрестностей пролегали всего две энергетические жилы и древние камни как нельзя лучше экранировали их и без того слабый потенциал.
Колин решил отыскать решётку, что нашёл до прихода стражников и засветил слабый огонёк. Решётка отыскалась быстро, но слабость теперь разлилась по всему телу. Решив повременить с магией до восстановления энергетического запаса сержант подполз вплотную к отверстию и приник к решётке лицом.
— Эй, — тихонько позвал он.
Узник за стеной не услышал, а может, услышал да не понял. Сержант прислушался. Кажется, несчастный не просто стонет, а что-то бормочет…
Колин напряг слух ещё больше, пытаясь разобрать если не фразы, то хотя бы звуки, но расслышал лишь отдельные слова, не представляющие, как ему показалось никакого смысла.
— Эй, ты меня слышишь? — позвал он уже громче. — Есть там кто-нибудь?
Внезапно бормотание стихло.
«Он либо умер, либо услышал» — подумал сержант и тут же позвал снова:
— Кто ты, добрый человек? Отзовись, коли слышишь!
Слабый скрипучий голос, больше похожий на завывание полуночного призрака, тихо прошелестел:
— Кто здесь? Мне чудится?
— Не чудится, не чудится! — поспешил заверить его Колин. — Я тут, в соседней камере, ты меня слышишь?
— Слышу… — отозвался невидимый узник, словно ещё не веря ушам. — Кто ты, несчастный?
— Я Колин. А ты кто?
Вместо ответа долгий сухой кашель. Колин потряс решётку, но та держалась крепко.
— Послушай, добрый человек, — обратился он к призраку, — не найдётся ли в твоей камере немного воды? Я не пил уже... Черт, даже не припомню, когда это было в последний раз...
За стеной что-то звякнуло. Послышались шаркающие звуки, и вдруг пальцев коснулось что-то твёрдое. Миска! А в ней — вода! Едва не задохнувшись от радости, Колин схватил драгоценный сосуд и жадно приник к нему губами.
— Спасибо! — крикнул он, ничуть не заботясь, что стражники услышат. Ответа не последовало. Тогда Колин подполз к самой решётке и просунул через неё ладонь.
— Друг, позволь пожать твою руку…
Что-то влажное, холодное и костлявое коснулось пальцев. Колин едва удержался от вскрика. С каким-то непонятным отчаянием узник схватился за его длань обеими руками, будто утопающий за соломинку и лихорадочно забормотал:
— Слава Единому, наконец-то он сжалился надо мной! Я боялся, что так и умру в полном безмолвии, не услышав живого человеческого голоса! Скажи, любезный, ты, случаем, не жрец?