Вуивра

Эме Марсель

Когда Арсен вышел на дорогу, его там ждал неприятный сюрприз. Он увидел своего пса Леопарда морда к морде с Кровопуском, собакой Мендёра: оба стояли неподвижно, но уже оскалились и сердито ворчали друг на друга. Арман, сын Ноэля, стоял в нескольких шагах от них, спрятав за спиной палку. Он был чрезвычайно счастлив оттого, что собака Мюзелье провинилась, и не спешил вмешиваться, выжидая подходящий момент. У него хватило коварства окликнуть своего пса, но это было сделано настолько благодушно, почти ласково, что походило скорее на науськивание. Леопард и Кровопуск бросились друг на друга и покатились в пыли с неистовым рычанием. Арман двинулся к ним мелкими шажками, явно стараясь не мешать бойцам. Леопард схватил противника за горло и тряс его с такой яростью, что Кровопуск жалобно завизжал от боли. Удостоверившись, что чужак основательно вцепился в его собаку, Арман поднял палку и ударил его по спине. Весь поглощённый схваткой, Леопард вначале даже не замечал посыпавшихся на него ударов, но, получив несколько особенно удачных затрещин, в конце концов встревожился. И тут Мендёр схватил его за ошейник, как бы желая оттащить от своей собаки, но на самом деле, чтобы не дать ему убежать раньше времени, и снова принялся дубасить пса палкой. В окно фермы высунулась по пояс его старшая сестра Жермена Мендёра, здоровенная деваха со смешливыми глазами, скроенная как тамбурмажор и слишком часто дававшая повод посудачить о себе. Мендёры стыдились её и побаивались, как бы дурная репутация Жермены не помешала выдать замуж Жюльетту, младшую из двух сестёр, хотя та была и красива, и благоразумна.

Арсен видел, как его собака дрожит от ударов, и ему было нехорошо от её воя, но, согласившись в глубине души, что правда тут на стороне Армана, он подавил в себе вспышку гнева. Решив как бы не замечать происходящего, он перешёл на другую сторону дороги, повернулся спиной к двору, и, весь топорщась от презрения, помочился на грушевое дерево. Затем с рассеянной медлительностью застегнул штаны, повернувшись к ферме Мендёров и как бы стирая её своим взглядом с равнины. Леопард, прихрамывая, вырвался из рук Армана и, зажав хвост между задними лапами, стал ждать своего хозяина у дороги.

Ферма Мюзелье, не будучи более представительной, чем ферма Мендёров, выглядела более аккуратной. При постройке дома, вместо того чтобы экономить на мелочах, используя разнородные материалы, постоянно что-то добавляя и прилепляя, те, кто строили дом, сделали его монолитным: каменщик заранее прикинул, какими будут стены, плотник поразмыслил над тем, как расположить деревянные конструкции. От одного края фасада до другого крыша спускалась, образуя навес, которому балки и стропила из почерневшего дерева придавали приветливую глубину. Деревья и изгороди, расположенные с продуманной тщательностью, обрамляли и одевали дом.

Арсен подошёл к Леопарду, который стоял под аркой из двух крепких орешников, посаженных у входа во двор, и пнул его башмаком в рёбра, дабы тот раз и навсегда понял, что ему и в самом деле нет никакого резона забредать к Мендёрам. Леопард, кстати был готов к этому и счёл жест хозяина справедливым. Эмилия Мюзелье, невестка Арсена, сидя на маленькой скамеечке, полоскала бельё в водоёме, вырытом напротив дома, с другой стороны двора, и окаймлённом с внешней стороны выстроившимися в ряд осинами. Привычка стирать бельё в этой жёлтой воде восходила к тем временам, когда колодец и примыкающее к нему каменное корыто ещё не существовали. Хозяйки из семьи Мюзелье приписывали глинистой воде необыкновенные свойства, благодаря которым и бельё вроде бы лучше отстирывается, и мыло экономится. Эмилия повернула к Арсену своё круглое одутловатое лицо и спросила про собачий бой, отголоски которого до неё донеслись. Он в нескольких словах, не задерживаясь, объяснил, что произошло, и направился на кухню. На пороге он столкнулся с Белеттой, служанкой, которая шла к колодцу за водой. Белетте только что исполнилось шестнадцать лет, но поскольку вся она была крошечная, маленькая росточком и худенькая, ей никто больше тринадцати не давал. Взмахнув рукой, она подобрала прядь жёстких волос, выбившихся из её жёлтой шевелюры, и подняла к нему с дружеской и заговорщической улыбкой своё остренькое личико.

Луиза Мюзелье, мать Арсена, шарила в шкафу, забравшись туда по самый пояс в поисках глиняного горшка, который, как она предполагала, успела разбить сноха. Она ещё никого пока не обвиняла и даже не высказала подозрения, но тон её заглушаемых глубинами шкафа высказываний был уже весьма сварливый. Виктор, старший её сын, читал у окна газету и притворился, что не заметил, как вошёл брат. Эта поза означала, что собачий бой, какими бы ни были его обстоятельства и перипетии, оставил его совершенно равнодушным. Лично он никогда не питал особой вражды к Мендёрам, и старая ссора, давно разделявшая два дома, казалась ему глупой и смешной. Если бы Виктор не знал наверняка, что это вызовет неудовольствие младшего брата, которого он побаивался, то давно бы всё уладил.

Увидев разложенные на столе приборы, Арсен сел перед своей тарелкой. Юрбен уже был на своём месте — как и положено слуге, в самом конце стола. Все тридцать лет, что он проработал у Мюзелье, Юрбен всегда приходил первым и спокойно, не проявляя нетерпения, сидел и ждал, прямой, неподвижный, с застывшим лицом статуи и взглядом, обращённым внутрь себя. Высокая фуражка с откидным клапаном (последняя в деревне), с которой он расставался лишь в постели, удлиняла его костистое лицо, горделивое в своей строгой худобе. Он поднял на Арсена быстрый опасливый взгляд, пытаясь прочитать на лице юного хозяина свою судьбу. Со двора донёсся звук ведра, стукнувшегося о край колодца, и скрип ворота с разматывающейся цепью. Потом послышались смех и голоса.

— Прекратите ради Бога, — кричала пронзительным голосом Белетта. — Из-за вас я сейчас выпущу ручку.

Виктор подумал, что это его два сорванца опять пытаются потрогать служанку за груди и собрался было вмешаться. Однако, поразмыслив, решил, что дело того не стоит, потому что грудей у Белетты всё равно не больше, чем у мальчишки. Когда голова Луизы появилась из-за раскрытой дверцы стенного шкафа, её мнение о том, кто разбил горшок, вполне определилось. Всё сходилось на том, что сделала это Эмилия. Луиза не любила невестку и обращалась с ней холодно, предоставляя, однако, ей право работать не покладая рук и блюсти интересы фермы. Главная причина её недовольства заключалась в непородистости Эмилии. За десять лет совместной жизни Луиза так и не смогла привыкнуть к этому налитому густой кровью широкому счастливому лицу, к её вульгарной любезности. Пышные бёдра и груди Эмилии, обычно являющиеся в сельских семьях предметом гордости, оскорбляли её взгляд. Причём раздражение Луизы усугублялось ещё и тем, что оба мальчишки, Огюст и Пьер, оказались точными копиями своей матери. У обоих были упитанные славные физиономии; пища шла им впрок; раздавались они в ширину, и при этом ещё — ни стати, ни манер. От добродушного толстого парня, у которого все чувства написаны на лице, особого проку, если говорить по сути, ждать не приходится. Поскольку ребята они были совсем юные, природа ещё могла бы внести какие-то поправки, но такое случается редко, и настоящими Мюзелье им теперь всё равно никогда не бывать. Злость да ещё какая-то жестокая весёлость были написаны на луизином тонком лице, которое годы сделали точёным и гладким, не испещрив его морщинами. Никто из сыновей не походил на мать, разве что Арсен вроде бы унаследовал от неё маленькие серые глаза с жёстким взглядом. Эмилия, пышнотелая, со смеющимися глазами, вошла на кухню, всем своим видом показывая, что она сгорает от желания поболтать.

— А вы опять разбили мой горшок, — сухо заметила ей свекровь.

Эмилия стала протестовать чересчур возмущённо, тем самым подтверждая справедливость обвинений в её адрес. Луиза, уточнив, что речь идёт о горшке с жёлтой каёмкой, приступила к изложению обвинительного акта, но тут невестка, прервав её, закричала: «А вот же он!» И, действительно, горшок стоял на дощечке около плиты, на самом виду. Эмилия хлопнула себя по ляжкам, весело затараторила и продолжала ещё говорить, пока все рассаживались, и даже когда все уже давно сидели за столом. Луиза, теперь много бы давшая за то, чтобы горшок и в самом деле разбился, от досады кусала себе губы. Виктор чувствовал, как в ней нарастает гнев и, чтобы уберечь жену от новой сцены, постарался перевести разговор на другую тему, заинтересовавшись, можно сказать помимо собственной воли, не подрались ли где-то у Мендёров собаки. Арсен в мельчайших деталях рассказал про то, как было дело, упирая на жестокость Армана Мендёра. Присутствие Леопарда, который, прихрамывая, слонялся вокруг стола, неплохо дополняло его рассказ. От ненависти лица сотрапезников насупились, а глаза загорелись. Даже Виктор и то чуть было не поддался общему настроению, и ему пришлось вспомнить, что тремя неделями раньше его сыновья под снисходительным взором своего дядюшки ощипали заживо курицу Мендёров, которая ненароком забрела к луже Мюзелье. Когда он напомнил об этом варварском деянии, Арсен счёл нужным уточнить, что тогда речь шла о справедливом возмездии. Виктор в ответ ухмыльнулся, что уязвило души присутствовавших и оживило старые обиды. Белетта, находившаяся на службе у Мюзелье всего три месяца, ощутила, как у неё всё нутро переворачивается от ненависти к кровному врагу. Один только Юрбен оставался спокойным и безучастным. За обедом он по обыкновению своему ел основательно, заботясь о том, чтобы восстановить свои силы, тогда как за ужином, проглотив похлёбку, отрезал ломоть хлеба и ел его всухомятку, полагая, что много есть в конце дня, когда уже не нужно затрачивать больших усилий, в его положении непозволительно.

За столом семья быстро умиротворилась. Ненависть лишь вспыхнула, погорела немного и погасла. Луиза Мюзелье, хотя и признавала за этим соперничеством домов некоторую тонизирующую ценность, всё-таки хотела, чтобы вражда в конце концов закончилась. Сближение позволило бы осуществить обмен кое-какими участками выгодный как для одной, так и для другой семьи. А главное, она была бы рада, если бы Арсен женился на Жюльетте Мендёр, очень красивой, гордой, трудолюбивой девушке, которая народила бы ему красивых детей. В семье лишь одна Луиза поднялась до истинного понимания ценности человека, на которого все обычно смотрели только как на рабочий инструмент и как на источник богатства. Она была даже готова допустить, что красивый ребёнок не менее ценен, чем красивый бык.

Виктора так и подмывало изложить вслух историю конфликта, чтобы показать его нелепость, но как бывало уже не раз, он побоялся рассердить брата, который, несмотря на свою молодость, сдержанность и немногословность, пользовался в семье, не делая для этого никаких усилий, необъяснимым и неоспоримым авторитетом. Кроме того, Арсен не принадлежал к числу тех людей, на которых действуют аргументы чисто морального свойства. Нечего было и думать о том, чтобы унизить его с помощью логических доводов, так как он и не стремился быть правым. Со вздохом человека, опередившего своё время, Виктор опять оставил при себе все свои аргументы, а тем временем Луиза стала расспрашивать Белетту, которая пасла утром коров на коммунальных лугах, расположенных на другом краю коммуны. Среди прочего служанка сообщила им, что, направляясь на луга и проходя мимо леса, она заметила на лесной дороге какую-то босоногую девушку в белом платье.