Вуивра
Шрифт:
— Роешь для этого бедняги Оноре? — спросил Арсен.
— Как видишь. В конечном счёте, что ни говори, все ко мне приходят. Я припоминаю, однажды Оноре, когда мы выпивали у Жюде, сколько же это прошло с тех пор, месяцев эдак пять, шесть, а то и того меньше, так вот, я припоминаю, бедняга Оноре, он уже и тогда был не жилец, как я сейчас понял, а он чувствовал это, да, чувствовал, конечно, и вдруг говорит мне ни с того, ни с сего: «Реквием, — говорит он мне, — а ты думаешь о моём доме?» Ну я-то, понимаешь, я тогда подумал, что он смеётся, и отвечаю ему: «Оноре, — отвечаю я ему, — я тебе сделаю большой, красивый дом!» — «О! — говорит он мне, — большой или небольшой, когда туда переберёшься, там все равны».
Учитывая молодость Арсена, Реквием счёл нужным объяснить тайный смысл этих слов.
— Понимаешь, он хотел сказать, что, когда тебя похоронят, то бедный ты или богатый, там все равны, шесть футов земли, и никаких разговорчиков.
— И то правда, — подтвердил Арсен.
Реквием хотел возразить ему, но, заторопившись, чуть было не подавился комком жевательного табака. Подтащив его языком к губам, он вынул табак изо рта и положил на край ямы, на маленький камешек, чтобы потом снова сунуть его в рот.
— Нет, Арсен, не надо так думать. Равенства нет ни тут, ни там. Тот, у кого есть средства пока он жив, сохраняет их и после смерти.
Протянув руку, Реквием взял из кучки костей один достаточно хорошо сохранившийся череп.
— Вот, возьмём для примера этого человека. Посмотри-ка, ведь и не старый ещё. Уж кто-кто, а я-то могу точно сказать, я в этом деле кое-что понимаю. Тут, в этой части кладбища, землица-то поядренее будет, чем в других местах, вот мясо и гниёт тут быстрее. Если мой человечек пролежал здесь двадцать лет, это уже всё, а когда ты умер, то что такое двадцать лет? Пустяк, не больше. А теперь сравни, вот рядом лежит семья Шанборнье. Места куплены в вечное пользование, вот они и лежат себе спокойно. А этот, смотри, двадцать лет прошло, и его уже выкидывают. А меня, чтобы меня выселить, не станут ждать даже и столько. Вот посмотришь, выкинут, когда и зубы мои ещё все целые будут. Вот потому-то я тебе и говорю: когда денежки есть, то они есть.
— Какое это имеет значение? — возразил Арсен. — Когда лежишь там, внизу, уже ничем не воспользуешься.
— Я, конечно, понимаю, но так уж говорят.
Реквием посмотрел на череп, который держал в руках.
— А сейчас я вот о чём подумал. Это ведь может быть и мой отец. Я припоминаю, его похоронили где-то в этом углу.
Он бросил череп к другим костям и добавил:
— Более глупого человека, чем он, я в жизни не встречал, но вот плохим человеком он никогда не был.
Реквием опять положил жвачку в рот и, чувствуя, что Арсен сейчас уйдёт, поднялся на ступеньку, сделанную внутри ямы.
— Это ведь всё равно что рай, — сказал он глухим, полным обиды голосом. — Я там не был, но всё-таки уверен, что тот, у кого нет денег, туда не войдёт.
Арсен возразил, но только для вида, так как и сам тоже был уверен, что на небо пускают лишь тех, кто оставляет после себя немалое наследство, засвидетельствовав таким образом, что они воздали Богу необходимые почести, сумев извлечь из его даров приличную выгоду. Так что он ответил осторожно, чтобы не поступиться своими убеждениями.
— Каждому даётся какой-то шанс. Пока ты находишься в этом мире, всегда есть возможность как-то помочь себе в отношениях с другим миром.
— Как бы не так, — ответил Реквием. — Только не надо мне сказки рассказывать. Разве, например, кюре занимается мной? Он даже не отвечает мне, когда я здороваюсь с ним. Он вроде бы рассердился на меня за то, что как-то раз я прошёл по церкви с Робиде на плечах и будто бы к тому же мы ещё громко орали. А это на меня совсем непохоже. Я почти даже и не пью. Да, не пью, я гораздо более серьёзный человек, чем обо мне думают. Вот даже вчера опять сцепился с Робиде, потому что она напилась. Эти женщины — это же ведь сущее наказание. Вино сразу портит им характер, и тогда они ничего не стесняются, даже перестают нас уважать. А тут так получилось, что и я тоже выпил. И понимаешь, приятель, я схватил её за волосы да так стукнул головой об стенку, что думал, у неё нос расколется. Я бы хотел, чтобы кюре видел меня.
— Не думаю, чтобы он похвалил тебя.
— Да и я тоже не думаю. Коль у кого нет денег, то тому, даже когда начинаешь хорошо себя вести, это всё равно не идёт впрок. Никто не хочет тебя признавать. Вот потому-то я и говорю: денежки — это всегда денежки.
В воздухе к концу дня ощущалась духота. В глубине леса погромыхивала гроза. Хотя она была ещё далеко, небо над Во-ле-Девером потемнело, и тучи закрыли вид на Юрские горы, ограничив горизонт ближайшими полями. Арсен собрался уходить, но тут Реквием выскочил из ямы и встал перед ним.
— Если уж мы заговорили о деньгах, то угадай, кого я сегодня видел. Нет, ты ни за что не догадаешься. Когда я расскажу это у Жюде, про меня опять будут говорить, что я напился. Не знаю уж почему, но мне никогда не верят. Хоть ты поверь мне: сегодня утром встаю я в четыре часа и спускаюсь к реке проверить донки, которые расставил вчера с вечера. Ладно, спускаюсь, значит, в ложбину к Лувье, наклоняюсь, чтобы вытащить донку, а когда встал, то что же я вижу? Вуивру.
— Не может быть! Приснилось, никак!
Реквием сплюнул, перекрестился и сказал, ударяя ребром правой руки себе по затылку:
— Иисус, Мария, если я соврал, пусть отрубят мне голову и пусть отрубят руку в придачу. Я видел, как она прошла по другому берегу, и видел перед ней гадюку, которая прокладывала ей путь. Она просто, безо всяких шла, спокойненько, со своим рубином на голове, с рубином, который стоит миллиард. А я ничего не мог сделать, потому как она была с другой стороны. И ведь рубин-то при ней, он у неё на голове был. Можешь себе представить, как вытаращил я на него глаза. Ведь миллиарды, это тебе не что-нибудь. Как подумаешь, Боже праведный. Миллиарды.
— Ну и что бы ты стал делать со своими миллиардами? — спросил Арсен, которому было интересно услышать ответ на вопрос, который он уже задавал самому себе.
Отвесив челюсть, могильщик принялся размышлять, немного удивлённый тем, что не чувствует в себе кипения желаний. Первой пришла мысль о вине. У него всегда была бы бочка вина для его единоличного пользования, и ещё одна, поменьше, — для Робиде. Замечание Арсена, что такое желание слишком несоразмерно такому огромному состоянию, его озадачило, и он снова задумался. Мысли приходить к нему не торопились.