Вулфхолл
Шрифт:
– И как вас, ребята, угораздило?
Он берется за край сундука, помогает им отступить назад в тень, потом одним движением ладони разворачивает сундук под нужным углом, и через мгновение оба молодчика, пыхтя и спотыкаясь, выскакивают на свет с таким ликующим возгласом, будто сами сообразили, как тут управиться. Он говорит, покончите с вещами короля – сразу начинайте грузить вещи королевы, она едет в Мор. Они удивляются: что, правда? А если она откажется? Тогда мы закатаем ее в ковер и отнесем на телегу. Дает каждому по монетке. Не перетруждайтесь, ребята, в такую жару нельзя много работать. Конюх подводит
Вода темная, медлительная. На итонском берегу два сомлевших лебедя то выплывают из камышей, то снова в них заплывают. Лодка покачивается на едва заметной ряби. Он спрашивает:
– Ба! Уж не Шон ли Мадок?
– Никогда не забываете лица?
– Такие уродливые – никогда.
– А вы свое-то видели? – Лодочник ел яблоко вместе с сердцевиной; теперь он аккуратно сплевывает косточки за борт.
– Как твой отец?
– Помер. – Шон выплевывает черешок. – Из этих есть кто ваш?
– Я, – говорит Грегори.
– А вот мой. – Шон кивает на рослого парня за соседним веслом, тот краснеет и отворачивается. – Ваш папаша в такую погоду закрывал лавочку. Гасил огонь в кузне и отправлялся рыбачить.
– Стегал воду удилищем и вышибал рыбам мозги, – говорит он. – Хватал их под жабры и орал: «На кого пялишься, зараза чешуйчатая? Я те дам на меня пялиться!»
– Уолтер Кромвель был не из тех, кто без дела греется на солнце, – объясняет Шон. – Я много чего мог бы о нем рассказать.
У мастера Ризли лицо удивленно-сосредоточенное. Мастеру Ризли, невдомек, сколько можно узнать от лодочников, из их быстрого охального говорка. В двенадцать лет Кромвель свободно владел этим языком, и теперь слова приходят сами, природные, неочищенные. Есть прелесть в греческих цитатах, которыми он обменивается с Томасом Кранмером, с Зовите-меня-Ризли, – прелесть первозданного наречия, свежего, как сочный молодой плод. Однако ни один эллинист не расскажет тебе, как Шон, что думает Патни о клятых Булленах. Генрих баловался с мамашей – на здоровьице. Баловался с сестрицей – а для чего еще и быть королем? Однако пора и честь знать. Мы же не звери лесные. Шон называет Анну угрем, склизкой ползучей гадиной, и Кромвелю вспоминаются слова кардинала про Мелузину. Шон говорит, она балуется с братом, и он спрашивает: с Джорджем?
– А как бы его ни звали. У них вся семейка такая. Они занимаются французскими мерзостями, ну, знаете…
– Нельзя ли потише? – Он опасливо смотрит назад, как будто за лодкой могут плыть соглядатаи.
– Оттого она за себя спокойна, что не уступит королю, потому как ежели он ее обрюхатит, то спасибо, девонька, а теперь проваливай, вот она и говорит, нет, ваше величество, никак не можно, а ей-то что? Она-то знает, что в ту же ночь братец вылижет ее до печенки, а когда он спросит, сестрица, что мне делать с этим большим кулем, она ответит, не извольте печалиться, милорд братец, затолкайте его в заднюю дверь, там он никакого урона не причинит.
– Спасибо, – говорит он, – я и не знал, как они управляются.
Молодые люди понимают примерно одно слово из трех. Он платит Шону много больше, чем тот запросил. Ну и фантазия у лодочников! Он будет с удовольствием вспоминать измышления Шона. Так непохоже на настоящую
Дома Грегори спрашивает:
– Надо ли позволять людям такое болтать? Да еще и вознаграждать их деньгами?
– Шон говорил что думает. И если ты хочешь узнать, что у людей на уме…
– Зовите-меня-Ризли тебя боится. Говорит, когда вы вместе с секретарем Гардинером возвращались из Челси, ты грозился выкинуть его из собственной барки и утопить.
Ему этот разговор помнится совершенно иначе.
– И что, Зовите-меня считает, что я на такое способен?
– Да. Он считает, что ты способен на все.
На Новый год он дарит Анне серебряные вилки с рукоятками из горного хрусталя и надеется, что она будет ими есть, а не втыкать их в людей.
– Венецианские! – Анна с удовольствием вертит вилки, любуясь игрой света в хрустале.
Он принес еще один подарок, завернутый в небесно-голубой шелк.
– Это для девочки, которая все время плачет.
Анна удивлена.
– Вы разве не знаете? – Ее глаза вспыхивают злорадным удовольствием. – Наклонитесь поближе, я шепну вам на ухо. – Она прикасается к нему щекой, и он чувствует легкий аромат: роза, амбра. – Сэр Джон Сеймур? Милейший сэр Джон? Старый сэр Джон, как его называют.
Сэр Джон старше его от силы лет на десять – двенадцать, однако благодушие старит. Впечатление такое, что Сеймур удалился на покой, предоставив сыновьям, Эдварду и Тому, блистать при дворе.
– Теперь понятно, почему мы никогда его не видим, – продолжает Анна. – И чем он занимался в деревне.
– Охотился, наверное.
– Да, и поймал в силок Кэтрин Филлол, жену Эдварда. Их застали в самом неподобающем виде, только я не смогла выяснить где: в его постели или в ее, в поле или на сене. Да, прохладно, однако они друг друга согревали. И теперь сэр Джон сознался во всем – так и сказал в лицо сыну, что имел ее каждую неделю начиная со дня свадьбы, то есть два года и, скажем, еще шесть месяцев, всего…
– Можно округлить до ста двадцати раз, если учитывать основные посты.
– Прелюбодеи не воздерживаются даже в великий пост.
– Надо же. Я думал, воздерживаются.
– У нее двое детей, так что, допустим, был перерыв на роды… И оба – мальчики. Можете вообразить, каково сейчас Эдварду.
Эдвард Сеймур с чистым орлиным профилем. Да, можно вообразить, каково ему сейчас.
– Он отказался от обоих. Теперь они будут считаться бастардами. Кэтрин Филлол отправят в монастырь. А надо было бы посадить ее в клетку! Эдвард подал прошение, чтобы брак объявили недействительным. Что до милейшего сэра Джона, думаю, мы нескоро увидим его при дворе.
– А почему шепотом? Наверняка я последний человек в Лондоне, который еще не знал.
– Король не знает. А вам известно, как он благонравен. Так что если кто-нибудь подойдет к его величеству с грубой шуткой по этому поводу, пусть это будем не вы и не я.
– А что дочь? Джейн то есть.
Анна фыркает.
– Бледная немочь? Уехала в Уилтшир. А лучше бы отправилась в монастырь вместе с невесткой. Ее сестра Лиззи удачно пристроена, но нашу мямлю никто не брал замуж, а теперь уж точно не возьмет. – Она вновь замечает подарок и с внезапным подозрением спрашивает: – Что это?