Вулканолог Званцев и его техноморфы

Синякин Сергей Николаевич

– Ты же знаешь, что нет, - сказал человек.
– Включи связь с Наличностью, посмотрим, что там Митрошка поделывает.

Митрошка подошел к скамейке в сквере. На ней сидел старый и довольно странный человек с изрезанным морщинами лицом и пустыми, выцветшими глазами. Чем-то это лицо было знакомо Званцеву.

– Привет, кореш!
– поздоровался Митрошка.

– Здоров будь, бродяга, - ответил мужчина.
– Кандехаешь куда или корефана ищешь?

– Еще побазарить захотел, - сказал Митрошка.
– Складно

песни поешь. Кем по жизни был?

– Клюквенником, - признался мужчина.
– Слыхал про таких?

– Сурьезная профессия, - сказал Митрошка.

– А ты калякаешь по-рыбьи, - одобрительно кивнул мужчина.
– Захарчованный чумак. Давно таких не встречал. Чалился?

– Бог миловал, - солидно отозвался Митрошка.

Мужчина поднялся и неторопливо пошел по аллее, постукивая перед собой тросточкой. Митрошка пристроился рядом.

– Хорошие у тебя кони, - сказал мужчина Митрошке.
– Ступаешь, а не слышно. Корье пьешь?

– Чистенькая слаще, - отозвался тот.

– Ты слышишь, Званцев?
– вздохнул Дом.
– Вроде все слова знакомые, а вместе не складываются. На каком же языке они говорят?

Званцев задумался. Чем-то знакомы ему были эти слова, когда-то, он был уверен в этом, Званцев даже слышал их, но при каких обстоятельствах и от кого, вспомнить не мог.

– И ведь человек этот не иностранец, - заключил Дом.
– Он здесь часто отдыхает. Пенсионер и инвалид.

– Инвалид?
– не понял Званцев.

– Ну, ты же тросточку видел, - объяснил Дом.
– Слепой он.

– А зовут его Витя Усарь, - уже уверенно сказал Званцев.
– Живой еще. Я думал он давно умер.

– И ты знаешь, на каком языке он с нашим Митрошкой разговаривает?

– Это не язык, - сказал Званцев.
– Это воровской жаргон. Я его в детстве слышал. Феней называется. Вором был в молодости Витя, а потом полжизни в тюрьме просидел. Выпустили, когда посчитали, что он уже общественной опасности не представляет. А в прежние времена он пацанам такие песни пел, так заливал, все пытался приохотить их к воровскому миру! Сам его слушал.

– Жулик?
– переспросил Дом.
– Ну, тогда наш Митрошка от него нахватается!

На аллее между тем Витя Усарь предавался воспоминаниям.
– …Шесть деревяшек древних мы тогда взяли. Наш король двинул кони в столицу, скинул эти доски немчуре, так веришь, Митроха, мы на эти бабки два года гудели, батончикам сиськи тискали.

– Дурной пример заразителен, - сказал Званцев.
– Надо его от этого старичка отвадить, собьет он нашего Митроху с честной научной дорожки. Он же слепой, не понимает, что с роботом разговаривает.

– Ну, воровать Митрошка не начнет, - рассудительно отозвался Дом.

– Зато изъясняться начнет так, что мы его понимать перестанем, - возразил Званцев.

– Я словари найду, - пообещал Дом.
– Есть ведь словари, чтобы перевести с жульнического

языка на обыкновенный?

– Может, и есть, - сказал Званцев.
– Но меры надо принимать радикальные. Уж больно прилипчива эта зараза, пристанет и не отпускает. По детству своему помню.

Перевоспитание Митрошки продвигалось туго. По взаимному согласию Званцев и Дом делали вид, что не понимают Митрошку, когда тот начинал изъясняться по фене. И сколько бы это продолжалось, Званцев не знал, но выручила командировка за Урал.

Узнав о предстоящей поездке, робот довольно музыкально пропел:

А мать моя опять рыдать, И снова думать и гадать, Куда, куда меня пошлют…

– У тебя не было матери, - жестко сказал Дом.
– Разве только учесть материнскую плату заводского компьютера…

– Детдомовские мы с Витьком, - вздохнул Митрошка.
– «Коридоры детдома были школою нам, тюрьмы стали для нас академией».

– Очнись, - Дом легонько стеганул робота слабым разрядом.

Блатная романтика очаровала Митрошку, воровской язык его завораживал. Однако Званцев и Дом по-прежнему делали вид, что они не понимают, когда робот обращался к ним по фене.

– Понимаешь, Званцев, - сказал Дом, - я тут выяснил. Феня - это искаженно. Правильно надо говорить офени. Было такое племя торговцев-коробейников, они и выдумали собственный язык, чтобы люди их секреты не понимали. А от них уже и пошло. Но наш-то, наш-то! Прямо хоть бери его и память стирай!

– Это не метод, - заявил Званцев.
– Надо, чтобы он сам от дурной привычки отказался.

– Гапоны, - сказал Митрошка.
– Мусора. Красноперые.

Дом и Званцев промолчали, словно эти слова, произнесенные с несомненной ругательской интонацией, относились не к ним.

К концу командировки стало очевидно, что робот воровской фразеологией переболел. Он все реже употреблял феню в разговорах, постепенно перестал качать из интернета воровские романы конца двадцатого века, не упоминал о своем знакомстве с блатарем и самостоятельно пришел к выводу, что любой преступник - обуза на шее общества, следовательно, использование воровского жаргона есть не что иное, как вызов этому обществу.

– Давно бы так, - сказал Званцев одобрительно.
– Выкинь мусор из головы, Митрошка, и помни, что русский язык велик и могуч.

– А английский?
– жадно спросил Митрошка.

– И английский, - согласился Званцев.
– Он тоже велик и могуч.

– А французский?
– продолжал интересоваться робот.

– Отстань, - утомленно отмахнулся Званцев.
– Любой язык велик и могуч. Кроме жаргона, которым пользуются малые группы людей. Заметь, не народности, а именно общественные группы.