Вундеркинды
Шрифт:
Я поволок тубу обратно в вестибюль к стойке регистратуры, где сидела элегантная пожилая леди в просторной полосатой блузе. У леди были седые волосы и длинные ногти темно-вишневого цвета, на воротнике ее блузы красовалась большая изумрудная брошь. Она читала толстую книгу — роман К., третий по счету, про врача-некрофила — на лице пожилой леди застыло выражение крайней заинтересованности и глубокого отвращения. При нашем приближении она подняла глаза от книги.
— Скажите, у вас в больнице есть детское отделение? — спросил я. — Ну, знаете, такой стеклянный аквариум, где можно посмотреть на младенцев.
— Гм, — леди отложила книгу. — Очевидно, вы имеете в виду родильное отделение. Да есть, но я не уверена…
— Я писатель, собираю материал для книги.
— О, вы писатель? — Она заметно оживилась, однако с подозрением покосилась на мою тубу.
— Вернее,
— Музыкант? Мы с мужем часто бываем в филармонии, у нас постоянный абонемент, я уверена, что мы видели вас…
— Ну, вообще-то, у нас очень маленький оркестр, мы работаем… кхе… в Огайо, Стюбенвиллская филармония.
— О-о…
— А еще мы часто играем на свадьбах.
Она окинула меня внимательным взглядом. Я прихватил двумя пальцами ворот рубашки в том месте, где была выдрана пуговица, изо всех сил стараясь выглядеть человеком с тонкой музыкальной душой.
— Пятый этаж, — после некоторых раздумий сказала пожилая леди.
Итак, мы с тубой отправились смотреть детей. Сегодня в витрине родильного отделения были выставлены всего два младенца. Они лежали в своих стеклянных ящичках, словно парочка больших спелых баклажанов. Возле витрины стоял мужчина: немолодой парень, вроде меня, в мешковатых штанах и потертом пиджаке. Его сонное лицо с мясистыми щеками было похоже на лицо торговца из бакалейной лавки. Мужчина задумчиво кусал гyбy и посматривал то на одного, то на другого младенца, словно никак не мог решить, на которого из них потратить все свои сбережения. Судя по всему, мужчина сомневался, стоит ли ему вообще раскошеливаться: у младенцев были большие головы странной яйцевидной формы и красные сморщенные личики. Они корчились в плаче, словно их одолевали какие-то невидимые демоны.
— Ух ты! — Я вытаращил глаза. — Интересно, как бы я себя чувствовал, будь у меня такой ребеночек?
Мужчина уловил иронию в моем голосе, однако неверно истолковал мое восклицание и ткнул пальцем в одного из младенцев — вероятно в того, к которому он сам не имел отношения.
— Эй, приятель, хочешь новость? — Мужчина растянул губы в ехидной улыбке. — Он у тебя уже есть.
Полчаса спустя я свернул в тенистую аллею в самом сердце Пойнт-Бриз и побрел вдоль грозного частокола из острых железных пик, окружавшего особняк Гаскеллов, за стенами которого некогда обитали наследники консервной империи. На город опустился холодный апрельский вечер, в воздухе висела прозрачная дымка, смазанные огни фонарей напоминали пастельный рисунок, сделанный рукой сентиментального художника. Туба не отставала от меня ни на шаг. Я тащил ее просто так, за компанию, в сложившихся обстоятельствах она оказалась моей единственной спутницей. Она была всем, что у меня осталось. Дом Гаскеллов сиял огнями, из окна гостиной доносилось сладкое пение виброфона. Однако человеческих голосов слышно не было. Я не очень удивился: обычно на вечеринку, которую Гаскеллы устраивали в честь закрытия Праздника Слова, приходило мало народу, она превращалась в собрание самых стойких участников конференции, выжившие находились в состоянии глубокого похмелья, и ни о каком бурном веселье не могло быть и речи. Я взобрался на крыльцо, осторожно поставил тубу на каменный пол, прислонил ее к дверному косяку и нажал кнопку звонка.
Я ждал. Налетевший ветер качнул ветви деревьев и зашуршал листвой, затем шорох листьев потонул в шуме хлынувшего дождя. Я постучал, подождал еще и слегка надавил указательным пальцем на массивную ручку. Дверь легко открылась. Я переступил порог, чувствуя, как от ужаса замирает сердце и холодеют ладони.
— Эй, есть кто живой?
Молчание. Я обошел первый этаж: заглянул в гостиную, в столовую, на кухню и, сделав круг, вернулся в прихожую. Дом был пуст, хотя повсюду виднелись следы недавнего присутствия людей: пепельницы забиты окурками, на журнальном столике громоздились пластиковые стаканчики, на спинках стульев висели забытые свитера и шляпы, на ковре посреди гостиной валялись мужские туфли: картина внушала мистический страх, казалось, на особняк Гаскеллов опустилось токсичное облако, которое поглотило все живое, или над домом промчался разрушительный смерч, оставив после себя лишь мертвые руины и гнетущую тишину.
Я подошел к лестнице и, задрав голову, крикнул: «Ау!» Мне ответило приглушенное эхо. Я начал взбираться вслед за ним на второй этаж. Холодная дождевая капля скатилась с моих влажных волос и побежала по спине. Я вздрогнул всем телом. Входная дверь осталась открытой, шум дождя, сердито барабанившего по лужам, и шорох деревьев, похожий на тихий смех, создавали удачную гармонию с дрожащими звуками виброфона. Пустой дом, одинокий безумец, идущий навстречу своей судьбе, которая поджидает его на верхней площадке лестницы в образе какого-нибудь жуткого монстра, и льющаяся из гостиной призрачная музыка — я превратился в героя рассказов Августа Ван Зорна. Мне пришла в голову мысль, что, возможно, никем другим я никогда и не был. У меня за спиной раздался глухой удар, похожий на звук упавшего на пол тела. Я подскочил и резко обернулся, приготовившись увидеть окровавленные клыки и слюнявую пасть, вылезшую из черного Небытия. Но это была всего лишь туба: она упала на бок и затихла — либо прислоненный к дверному косяку футляр случайно соскользнул, либо туба самостоятельно попыталась сдвинуться с места.
— Ну что такое, ни на минуту нельзя оставить тебя без присмотра, — я говорил почти серьезно.
Я быстро сбежал вниз по лестнице и замер посреди прихожей, пытаясь сообразить, что могло случиться и куда все подевались. Я стоял лицом к кухне, однако не забывал время от времени поглядывать на тубу, которая терпеливо дожидалась меня на крыльце. Окно кухни выходило на задний двор. Мне показалось, что в стекле отражается свет. Я прошел на кухню, прислонился лбом к холодному стеклу и выглянул на улицу. Сиреневатая подсветка в дальнем конце оранжереи была включена. Трудно предположить, что именно сейчас Саре взбрело в голову пойти посмотреть, как там поживает ее душистый горошек. Однако я все же поднял ворот пиджака и, шлепая по лужам, помчался через двор. Я пару раз постучал в дверь, затем надавил на ручку и вошел в этот странный стеклянный дом. Оранжерея вдохнула меня в свое жаркое чрево. Я остановился на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В оранжерее висел тяжелый запах прогорклого ванильного печенья и сладковатой гнили — потянув носом, я определил его как запах нарциссов. У меня закружилась голова, уши наполнились гудением, словно в воздухе пронесся рой невидимых пчел.
— Сара?
Я двинулся в глубь оранжереи. Казалось, с каждым шагом сердитое бормотание растений становилось все громче. Однако, подойдя к центральной площадке, где стояла резная кушетка и финиковая пальма, я понял, что это за звук, — слабое дыхание растений заглушал храп классика современной литературы. Под пальмой лежал К. Великий романист находился в глубокой коме. Вылезшая из штанов рубашка открывала голый живот, ширинка была расстегнута, грязь, плотным слоем облепившая красно-белые полосатые носки писателя, засохла и потрескалась. Значит, туфли, которые я видел на полу в гостиной, принадлежали ему. Очевидно, даже во сне К. и его доппельгэнгер продолжали свои бесконечные препирательства: брови литератора были страдальчески нахмурены, зато нижняя часть лица выражала полный покой, на губах застыла умиротворенная, можно даже сказать самодовольная улыбка, словно он наслаждался заслуженным отдыхом. Вдобавок к перепачканным грязью носкам, на рубашке К., примерно в районе левого нагрудного кармана, расползлось бурое пятно запекшейся крови, на левом запястье был нацарапан номер телефона или еще какое-то важное послание, которое литератор записал для памяти. Надпись почти стерлась. Я наклонился поближе, но смог разобрать только первую букву «Ф». Я зажег верхний свет.
К. испуганно захлопал глазами.
— Не-ет, — застонал он и замахал руками, словно хотел ударить меня или навести порчу.
— Эй, полегче, приятель. Не волнуйся, все в порядке.
Он взглянул на пальму у себя над головой.
— Где я? Что это за запах?
— Дыхание растений. Мы в оранжерее Сары Гаскелл.
Он сел, протер глаза, удивленно покрутил головой и посмотрел на свои заскорузлые носки.
— Ужас. Ничего не помню.
— И как здесь оказались, тоже не помните?
— Понятия не имею.
— Ничего, все нормально, — я похлопал его по плечу. — Попробуем начать с начала. Вечерника, много народу. А что было потом? Куда они все подевались? — Я кивнул головой в сторону дома. — Там пусто. Такое впечатление, что люди разбежались, в спешке побросав одежду, недопитые стаканы и недокуренные сигареты. — Я посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти девять. — Быстро же вы справились со своей прощальной вечеринкой.
— М-м, да-а… — пробормотал К. — Сара, — он кивнул, — точно, Сара, она всех выставила за дверь.