Вурди
Шрифт:
К ее удивлению, Керк послушался. Скатился с нее. Повалился в пыльную траву. Обхватил голову руками.
— Я помню. Она порезалась. Понимаешь. Я помню, — повторял он с каким-то злым упрямством. Будто сам себе хотел доказать, что все было не так, что он сам придумал этот дурацкий порез, что он и в самом деле пришел только утром. Попытался войти… Дверь была заперта…
— Она чистила рыбу, — бормотал Керк, — купила. У какого-то рыболова. С острыми плавниками. Понимаешь? Не ножом. Плавником. Я помню. Когда вошел.
— Погоди. Никто не видел никакой тряпки. И потом при чем тут это? Они же все были разорваны в клочья. Там был не человек.
— Вот. — Керк вдруг с усилием оторвал руки от головы, суетливо полез за пазуху холщовой рубахи. — Вот, посмотри. — Губы его задрожали. — Держи. — Он вынул какую-то грязную тряпку. — Вот.
Она протянула руку.
— Вот, — повторил Керк, и тряпка легла в ее ладонь.
Она сжала пальцы в кулак.
— Просто тряпка, — сказала она, глядя в его раскрытые от ужаса глаза.
— На ней кровь.
— Ну и что? — пожала плечами Таисья. Страх прошел. Керк был жалок и смешон. Керк просто сошел с ума. — Ну и что? — усмехнулась она.
— Я нашел ее за пазухой. С утра.
— Ну и что? — в третий раз спросила Таисья.
— Она обматывала палец. Ею.
— Послушай, ты сам придумал это, да?
— Иногда мне кажется, я слышу ее голос. Она так обрадовалась, когда я пришел. Она сказала: «Вот здорово, а я думала…» И палец. При этом обматывала палец. Этой самой тряпкой. Странно, что я никогда не видел раньше. Ее крови…
— Послушай… Не может быть. А когда вы с ней, ну, сам понимаешь… В первый раз?..
— Ты же знаешь. Этоженщина делает сама…
— Да, верно. — Таисья усмехнулась. Мужчина не должен видеть кровь. Так говорила ее бабка. Так учили всех дочерей. И, пожалуй, впервые она задумалась — почему?
— Она капала на пол, — задумчиво сказал Керк. Он снова сидел, обхватив голову руками, и в такт словам раскачивался из стороны в сторону. — Ее было много. Очень. Никогда не думал, что у рыбы такие острые плавники.
— Острые. — Таисья усмехнулась. — Я тоже не видела его крови.
— Чьей?
— Тисса.
— Странно, — сказал Керк. Он вдруг перестал раскачиваться, хмуро из-под руки посмотрел на Таисью: — Мы столько ходим по лесу. Это ж лес! Рано или поздно зацепишь какой-нибудь сучок и…
— Он умеет ходить по лесу, — сказала Таисья.
— Так не бывает, — уверенно сказал Керк.
— Бывает. Ни одной царапины, — почти с гордостью сказала она.
— Тогда он — береженый, твой Тисс.
— Да.
— Он мог порезаться дома.
— Нет.
— Ты могла поцарапать его, когда…
— Не могла.
— Вот как?! А моя могла.
— Ты пришел утром, Керк…
— Нет! Я помню. Они спали. Было поздно. «Тсс! Не разбуди». Она не хотела, чтобы дети проснулись.
— Керк, — женщина осторожно коснулась его плеча, — не надо, Керк. Этого не может быть. Ты же любил их. И потом… Ты же не зверь, Керк.
— Да. Зверь. Там был зверь, — согласился охотник и тут же добавил: — Там был я. Я — вурди, — вдруг обреченно сказал он.
— Их нет. Сказки это.
— Мне страшно, Тай. Я хочу есть. Я не хочу в лес. Там я стану… Опять… Я помню. Я помню, как… Почему от тебя так странно пахнет, Тай? От моей пахло не так…
Она пустила-таки его в сараюху. Тогда. Поднялась с травы (охотник все еще сидел, обхватив голову руками). Открыла дверь:
— Входи. Обойдусь. Как-нибудь…
Керк удивленно взглянул на женщину.
Встал. Не говоря ни слова, подошел к сараюхе. Повернулся к хозяйке:
— Это не обязательно. Главное, что ты…
Она кивнула:
— Я поняла.
Он вошел.
Она заперла дверь.
Как же там чавкало, сопело, рычало то, что совсем недавно было всего-навсего Керком!
До сих пор Таисья не могла забыть эти страшные звуки.
А потом…
Потом потянулись мучительные годы неизвестности, когда она со страхом ожидала возвращения мужа из леса (уж не поцарапался ли он?), со страхом смотрела, как ловко разделывает он охотничьим ножом принесенную с охоты дичь. Со страхом ласкала по ночам его пахнущую лесом и дымом костра кожу… Прислушивалась к своему телу… Приглядывалась к соседям и соседским детям… Потому что поняла — наводящее ужас на жителей поселка онотаится вовсе не там, где его привыкли искать, вовсе не в лесу.
В людях.
В них самих.
«Я — вурди», — подумала Таисья, стоя на крыльце и с усмешкой наблюдая, как быстро теряют человеческие лица те, кто еще совсем недавно…
О! Какое облегчение знать!
Спасибо зверенышу.
Спасибо Тиссу, который привел его…
О! Эти глаза!
Заглянув в них, когда звереныш стоял на пороге, удерживаемый сильной рукой мужа, Таисья заглянула в саму себя…
И когда муж почти тотчас ушел разгуливать по поселку в своей страшной маске (если бы он знал, как близка к истине эта жуткая игра!), она, глупая, радовалась, она, глупая, еще надеялась, что успеет убедить себя в том, что все ее чувства — неправда, все внезапно всколыхнувшие тело желания — лишь случайная прихоть, отголосок, эхо (чего?)… Причудливая игра, вроде той, которой с такой невинной страстью предавался Тисс…