Введение в человечность
Шрифт:
– Здравствуй, - говорю, - Николай. Что у вас происходит такое. Татьяна, вон, на себя не похожа. Маринка-то спит еще?
– Здоров, - отвечает, глаз не подымая, - коль не шутишь. Марина у стариков ночует. Мы тут вдвоем празднуем закат Римской империи.
– Это какой такой, - удивляюсь, - империи? Объясни, Коль, что происходит?
– Садись, Змей, - отвечает, - выпьем по стопочке. Огурчики самосольные, последнего урожая.
Тяпнули мы как полагается, ну, Леша, его и понесло.
– Ты, - говорит, - Макарыча помнишь?
Я в ответ киваю,
– Так вот, - продолжает, - объявился дорогой и любимый товарищ Тычков в славном городе Москва. И не где-нибудь, Сервелантушка, а нашем ведомственном министерстве. Знаешь, кто он теперь?
– Откуда, Николай, мне знать такие подробности?
– Не откуда, это верно. Поэтому, слушай. Наш Макарыч теперь шишка большая и крепкая. Кедровая, можно сказать, шишка. В замах у самого министра сидит, научные исследования курирует, то бишь, как ты уже, наверное, догадываться стал, и наш институт у него под колпаком...
Помолчал с минуту, стопки наполнил. Выпили. Закусили. Снова заговорил:
– И все бы это хрень на постном масле, Сервелант. Плевать мы на каких-то кураторов из Москвы хотели, но появилось тут одно неприятное обстоятельство...
– Что за неприятное обстоятельство?
– спрашиваю, а сам понять пытаюсь, куда он клонит.
– А то, - отвечает, - что академику, директору нашему и Таниному отцу, через неделю семьдесят пять лет исполняется. Чуешь, откуда ветер дует?
– Нет, не чую пока.
– Ну, так почуешь сейчас. Вчера старику из министерства звонили, спрашивали, какой подарок к знаменательному событию тот получить желает. А на прощание добавили недвусмысленно, что неплохо было бы в целях экономии бюджета совместить празднование юбилея с присвоением многоуважаемому академику звания персонального пенсионера союзного значения.
– И что?
– понять не могу.
– Да то, - огрызнулся и аж по столу кулаком мой Коля треснул в раздражении, - что старика на пенсию отправляют, нового директора нам ставят. Угадай теперь, кого?
Тут-то, Леша, до меня дошло. И страшно стало, мурашки по позвоночнику к самому кобчику стремглав понеслись. Но уточнить-то надо, поэтому отвечаю, но вопросительно:
– Тычкова?
– а самому уж вовсе нехорошо стало.
– Тычкова... Сгоняй, Змей, еще за бутылкой. Только тихо, чтоб Танька не слышала.
Вот такие дела, Леша. Я уж про Деда Мороза злобного и знать забыл, а тут - вот он, красноносый, откуда вылез. Прям, кинжал пониже спины. Неприятность грандиозная, но, может, мимо пронесет? Ведь институтом-то командовать кандидата наук кто поставит? Надо Коле намекнуть, может он не знает? Хотя...
Шел я в магазин и думал - верно говорят, что беда не приходит одна. Я-то совета пришел просить, как в ситуации моей лучше поступить, а тут события вон как складываются. Не до меня сейчас Коле, не до меня. Тычков - гадина злопамятная. Он Чудову не простит, что тот его место занял, когда его, алкаша дрянного, в психушку с оркестром прямо с работы препроводили.
Бутылку я взял, вернулся в квартиру. Прохожу на кухню, а там нет никого. Посидел минут пятнадцать, думал, может Николай нужду справляет, не тревожил. Но никто ко мне не вышел. Тогда двинулся я по комнатам.
Коля спал в гостиной на диване. Татьяна стояла ко мне спиной у окна.
– Таня, - позвал я тихонечко. Она обернулась, - может, помочь чем, а?
Смотрит на меня, а у самой губа нижняя трясется и веко дергается - того и гляди заплачет милая женщина. Но Таня в руки себя, видимо, взять сумела, улыбнулась даже.
– Нет, - говорит, - Сервелант. Чем ты поможешь? Кто его знает, что теперь будет? Спасибо, конечно...
– А отцу?
– спрашиваю.
– Что, отцу? Он на пенсию уйдет, на дачу с мамой переедут. Отец к такому повороту событий давно готов. Понимает, что не все время институтом командовать. Вот оно, время-то, и пришло. Так что, за отца моего не беспокойся. За Колю я боюсь. Если этот Тычков на папино место сядет, он первым делом Николая гноить начнет. Тварь та еще. А для Николы лаборатория... сам понимаешь... Куда он без нее? Не знаю, Сервелант, что предпринять даже. Ты уж его не бросай, ладно? У него кроме нас с Маринкой да тебя нет никого. С Сашкой они так, приятели. Друзьями никогда и не были.
– Тань, - мне аж неудобно за такие ее слова в свой адрес стало, - что говоришь-то?! Разве ж я его оставлю? Я ведь люблю его, как отца родного, а вы для меня, что своя семья. Не обижай меня.
Татьяна вроде успокоилась.
– Пойдем, - говорит, - завтракать. Николая не буди, он всю ночь на кухне просидел. Ты ступай, а я сейчас, умоюсь только.
Как сейчас помню, ели яичницу с ветчиной и помидорами. Хотелось выпить, но бутылку купленную полчаса назад я в холодильник убрал, чтоб глаза не мозолила. Таня за завтраком успокоилась. Сидели с ней, анекдоты бородатые травили, временами даже смеялись. Потом прогуляться вышли.
– А помнишь, - говорит уже на улице, - Сервелант Николаевич, какой сегодня день?
Бог колбасный, ведь ровно год назад, будучи еще колбасой, я первый раз у них дома появился! Стало быть, год мне уже с лишком. А я и день рождения не справлял. Забыл, мозги колбасные!
– Таня!
– воскликнул.
Она улыбается.
– Можно, - спрашивает, - я тебя под руку возьму?
– Конечно, - отвечаю.
– Эх, если б не Николай!... Нет, Коля - это для меня святое.
Она смеется:
– И для меня. Ну что, куда идем?... Кстати, а чего ты так рано к нам сегодня заявился? По делу? Я что-то сразу не сообразила.
Тут у меня настроение снова испортилось. Но, думаю, Татьяна - баба, она меня лучше папаши поймет. Может с ней насчет Натальи посоветоваться? Черт, была - ни была... И рассказал все, как на духу. Она минут пять молчала, должно быть переваривала информацию, а потом выдала:
– Обычная дура твоя Наташка. Не разглядела в тебе человека, значит не нужен ты ей. Да и она тебе тоже.