Вверх тормашками в наоборот-3
Шрифт:
– Если такое случится, все поймут, что он… необычный, – певица никак не могла произнести открыто, что мальчик – кровочмак.
– Кто все? – Айбин кривил губы и сверкал глазами. – Не думай, что будет потом. Живи тем, что есть сейчас. И прекрати бегать за ним, как полоумная квока. Не бойся. Мы больше мертвы, чем живы. Ему нужно учиться падать, чувствовать боль, чтобы знать собственные реакции и легко адаптироваться к регенерации. Это у человеческих детёнышей коленки заживают долго. У кровочмаков – почти мгновенно. Даже если он упадёт и свернёт шею, ничего непоправимого
Он наслаждался, глядя на трясущиеся губы Нотты. Она никак не могла переломить сознание и с упрямством осло продолжала сдувать пылинки с Гая.
– Зачем ты над ней издеваешься? – поинтересовалась Дара, не пряча осуждения. Сопела сердито и метала молнии глазами. – Он для неё – сын, и каждая мать будет тревожиться о собственном ребёнке. Не сможет она привыкнуть к его особенностям, понимаешь? Смотреть равнодушно, как он падает или ранится, не сможет!
– Ну и зря, – ворчал Айбин, чувствуя что-то отдалённо похожее на угрызения совести, которой, как он считал, лишён напрочь. – Я подготавливаю её, чтобы не выла, вдруг что случится.
– Она всё равно будет выть, хоть ты тут костьми ляг. По-моему, тебе доставляет удовольствие ловить её страхи.
Девчонка хорошо била в точку. Даром что никогда лук в руках не держала. Впрочем, этот пробел удачно исправляли Ферайя и Сандр: учили Небесную обращаться с оружием. Какие взгляды кидал на это безобразие Геллан, лучше никому не видеть. Но стакер молчал, а кровочмак снимал сливки с копошащихся в пространстве эмоций. О, это экстаз, пиршество для иссохшего и позабывшего многое тщедушного тела!
Солнце клонилось к тверди, когда очухался Барк. Он вылез из фургона, предоставленного временно в его единоличное пользование, помятый, сонный и злой. Его трясло. Тело ходуном ходило, а горе-философ поджимал разбитые губы, чтобы те не плясали с телом в такт.
– Шаракан, дайте драну, – прохрипел он, не пытаясь даже встать на ноги. Айбин подозревал, что подобное ему пока что не под силу: Барка не просто подтряхивало. У него раскалывалась голова, и болело всё. Колошматили философа от души, живого места не оставили.
– С добрым утром, философ всех времён и народов! – поприветствовала Дара хмурую фигуру. – Драна нет, прости.
– Вижу, слава моя долетела и до забытых дикими богами селений, – передёрнул плечами Барк, пытаясь удержать губы на месте. – Айбингумилергерз, любезнейший, не будешь ли так добр порадовать старого друга жизненно необходимым в данных обстоятельствах лекарством?
– Не буду, – склонил всклокоченную голову кровочмак.
– Образина ты лохматая, а не товарищ! Сморчок кровочмаковский, тварь трусливая! – Барк выговаривал ругательства с истовой горячностью, вкладывая в слова гнев и раздражение. – Не иначе как не обошлось без твоих мерзопакостных лап! Только такие, как ты, смеют обирать беззащитных странствующих философов и лишать их хлеба насущного! Верни дран, прошу тебя по-хорошему!
Кровочмак только ухмылялся и жмурил глаза.
– На вот, поешь, болезный, – протянула миску с едой
Барк затряс головой и застонал от боли. Лицо перекосило гримасой страдания. Он быстро сложил руки на груди, чтобы не показать, как трясутся его ладони. Сейчас он вряд ли бы удержал плошку.
– Делаем привал, – скомадовал Геллан. – Отдыхаем, греемся, ужинаем.
Барк продолжал восседать на подножке фургона, как старая больная птица. Да он и так не совсем здоров. Обхватил руками костлявые плечи и, уже не скрываясь, трясся, находясь на грани между бодрствованием и забытьём.
Вокруг сновали люди, переговаривались, смеялись, разжигали костры, но философ ничего того не видел. Возможно, только звуки долетали до его воспалённых мозгов.
Айбин покачал головой.
– Пей! – жёстко приказала Иранна и почти насильно всунула в плотно сжатые губы горлышко склянки. От неожиданности Барк сделал пару глотков, задохнулся и зашёлся в кашле.
– Ты отравить меня вздумала, о, коварная женщина! – взревел он, отталкивая руку муйбы.
– Пей! – не сдалась Иранна и заставила философа сделать ещё пару глотков. Через время трясучка отпустила Барка.
– Пойдём, здесь горячий ключ неподалёку, – позвал его с собою Геллан. – Будем возвращать тебе нормальный облик.
Барк обречённо поплёлся вслед за стакером.
Вернулись они, когда сварился суп и допревала вкусная крупяная каша с мясом. Очень тихий Барк в чистой одежде и молчаливый Геллан.
– Ой, да ты почти хорошенький! – бесхитростно похвалила Барка Дара. Айбин прикрылся рукой, чтобы не рассмеяться вслух. Тарелку Барк так и не взял: руки жили своей жизнью и продолжали трястись, хотя тело от Иранниного пойла успокоилось, а взгляд прояснился.
– Где вы взялись на мою светлую голову? Кажется, я мечтал о смерти от рук прекрасной девы Ханниры. Это ли не замечательный во всех смыслах конец? Я был полон смысла и высшего света, сказал, что хотел и готовился увидеть серебристый знак, указывающий направление к Небесному Тракту.
– Ты был полон драна и умер бы, как червяк, – без идеи и смысла. Для таких заказан путь в место, где обитают почившие великие философы, – не удержался от сарказма Айбин. Барк сверкнул глазами.
– Не можешь удержаться, да? Чтобы не вынуть из меня печень и не клюнуть в темя. Отдай дран, вор. Видишь, плохо мне.
– Хватит ворчать, – неожиданно отозвалась Алеста и присела рядом с Барком. – Сиди смирно, я покормлю тебя, раз уж совсем беда.
– Дикие боги! – осклабился философ и уронил голову на грудь, отчего чистые волосы мягкой волной упали ему на глаза. – Кого я вижу? Матушка вечная пришла покормить несчастного Барка с ложечки? Какая честь! Какая радость!
Алеста ловко заткнула ему рот едой.
– Я тебе не матушка – заруби на своём десять раз сломанном носу.
– Сломаешь ещё раз? – поинтересовался философ и жадно потянулся за следующей ложкой еды. Он хлебал горячий суп с наслаждением, постанывая от удовольствия и от боли в разбитых губах.