Вверх тормашками – вниз Аджикой
Шрифт:
Этот Напа-Наполеон был ростом мне по колено. На голове топорщилась неудачная прическа от парикмахера-пэтэушника. Прическа росла из головы, которая своей пустотой иногда пугала даже хозяев Напы. Теперь я точно знаю, на пустоте не может вырасти ничего. Кроме перьев. Лапы были когтисты, сморщены и вечно скрючены в жадном порыве что-нибудь ухватить. Клюв был огромен и кривоват. Он рос прямо из середины головы, и я, честное слово, раньше думал, что попугай, прежде чем выйти на волю, пристегивал клюв перед зеркалом.
Жила эта туша под кроватью. Вообще-то она жила во всей квартире, но любимым было место под
Собственно, и не стоило бы про него писать, попугай как попугай. Ну туповатый, ну злобливый. Да тут людей половина таких. Но этот вурдалак имел одну весьма поганую особенность своего попугайного характера. Эта тварь, когда приходили гости, тихо-тихо сидела под диваном и, улучив момент, выскакивала пешком и в полной тишине неслась за ногами, обутыми в домашние тапки, и злобно клевала их.
Причем подлый Напа клевал только в ноги, потому что летать не умел и клевал туда, куда позволял его рост.
Те гости, которые уже ранее попадали на Напин клюв, были начеку и частенько уворачивались от хитрого партизана. Но Напа был оптимистом и не унывал. После бесплодной попытки сунуть носом в чужую ногу, он отворачивался и гордо семенил в свое убежище.
Хозяева выписывали много газет (помните, тогда все много выписывали), но ни разу ни одной не выкинули. И в квартире этих газет не было. Поначалу все думали, что эта агрессивная животная жрет их, и со дня на день ожидали заворот кишок, но проходил месяц, потом второй, а кишки все никак не заворачивались. Мозги да, заворачивались серпантином, а вот кишки ну никак. А газетки пропадали.
Но потом все открылось. В ожидании гостей этот поддиванный Наполеон утаскивал свежие и не очень газеты, рвал их в полной тишине на мелкие клочки и складировал у себя под диваном. На фига ему было нужно столько мелкой макулатуры, непонятно. Может, нервы он так успокаивал, а может, своими кривыми руками пытался гнездо свить, не знаю. Но теперь раз в полгода под негодующее бурчание Напы диван отодвигался и весь его материал для релаксации без сожаления выкидывался на помойку. Все два мешка из-под картошки.
После чего Напа судорожно, с каким-то совсем не попугайным клекотом и нехорошими подозрениями стремительно бежал к себе под диван и, не обнаружив ни единой бумажки, с горя шлепался на задницу и в течение двух дней что-то бубнил и тихо матерился.
А потом опять начинали пропадать газеты.
Понятное дело, что характер у птички от этого совсем не улучшался, а как-то даже наоборот. Немного портился.
Паскудство характера испытали многие, но выгнать Наполеона из дома — этого интеллигентные хозяева не могли себе позволить. Тем более что у Напы хоть и был серьезный дефицит ума, но все-таки он понимал, кто его кормит и кого нельзя на клюв надевать, и поэтому хозяева страдали только материально, но никак не телесно.
Особенно опытных гостей Напа узнавал по видимым из его засады частям тела, по пяткам. Вполне возможно, что где-то там, глубоко под диваном, у него была своя личная картотека с изображением пяток своих врагов. И именно по ней он их идентифицировал и исходя из имеющейся информации избирал тактику нападения.
Но гости тоже были не с попугайными мозгами. Некоторые из них, перемещаясь по залу, делали ставку на скорость, так что Напа просто не успевал привести свой клюв в боевое положение. Если такое случалось, то Напа злобно плевался и обещал себе впредь быть повнимательнее.
Некоторые гости делали ставку на реакцию и контратаку. В тот момент, когда Наполеон, тихий, как ночь на Тибете, выскакивал из-под дивана и, радостно ухмыляясь, несся навстречу приключению, опытный гость разворачивался и выставлял ногу в направлении Наполеона. Напа, завидев несовпадение расчетного расстояния до цели, пытался резко затормозить на лакированном паркете, но ему это редко удавалось. Даже перестав перебирать ногами, он все равно скользил достаточно быстро и через секунду утыкался ноздрями в выставленную ступню. После чего, напрочь забыв о цели своего нападения, он озадаченно хрюкал, брезгливо встряхивал перьями и, гордо выпрямив спину, с достоинством президента ковылял в свое газетное гнездо.
А потом он умер. Это, наверное, на свободе попугаи живут триста лет, а в московских квартирах срок жизни сокращается очень сильно. Да и, наверное, не только у попугаев.
Водоем
В поселке, где я прожил детство и часть юности, были лужи. Ну и что, спросишь ты, лужи есть везде, и что тут какого? Ну, в общем-то ты прав, лужами наша страна богата, как и идиотами, но в моем поселке были не просто лужи. Это были ЛУЖИ! Особенно весной, когда начиналось половодье и вечная мерзлота нехотя отдавала капли воды, которые, собираясь в маленькие ручейки, стекали в одно место, где и образовывалась лужа.
Лужа — это не просто мелкий водоем с грязной водой. Лужа — это место, где мы с друзьями играли во всякие очень неполезные, а временами просто опасные для здоровья игры.
Одной из них было плавание на плотах. Сейчас трудно понять все удовольствие, которое получал я, худощавый пацан в теплых трениках с вытянутыми коленками, в старой болоньевой куртке и в шапочке-петушке, когда, оттолкнувшись длинным шестом от берега, направлял свой трудноуправляемый плот на середину огроменной лужи. «Огроменной» — это не преувеличение, ибо расстояние от берега до берега было метров семьдесят.
Зато какая была радость, когда, доплыв до середины лужи, прекращаешь направлять плот шестом и отдаешься воле ветра. А ветер, переменчивый по пять раз за минуту, мог часами гонять тебя по луже, по этому маленькому морю, и ни разу не причалить к берегу.
…В этот раз необычайно добрая судьба послала нам три больших куска пенопласта. Не те огрызки, на которых мы до этого плавали, рискуя свалиться в мутные весенние воды, а настоящие огромные квадратные и толстые куски! Хотя судьбе весьма сильно помог Вадик, который и стащил этот пенопласт на одной из многочисленных строек. По его словам, за ним даже гналась тыща прорабов, но он, геройски перебирая ногами, обутыми в старые кеды, и произнося заклинания, преимущественно нецензурные, смог оторваться от преследователей. Иначе, по его же словам, «они бы мне этот пенопласт в ж… засунули, а из остатков гробик бы сколотили».