Вы сотворили нас
Шрифт:
Я прикончил и этот стакан и снова протянул его – на этот раз уже без всякого приглашения, и хозяин вновь его наполнил, и все было так хорошо и удобно – в печи шептал о чем-то огонь, часы на полке рядом с дверью в кладовку тикали громко и общительно. Утром снова начнется прежняя жизнь, и я поеду в Пайлот-Ноб, вернувшись к пропущенной развилке. Но сейчас мне выпал кусочек спокойного времени, немножко отдыха, чтобы посидеть, предоставив часам гулко тикать в тесноте кухни, и ни о чем не думать или думать понемногу о чем-нибудь. От самогона я изрядно захмелел и понимал это, но не
– Кстати, – спросил я, – а как в этом году с динозаврами?
– Да порядочно их вокруг, – равнодушно отозвался По, – только сдается мне, они стали малость помельче, чем прошлым летом.
И он продолжал рассказывать – о дереве с бортью, которое он срубил, и про тот год, когда кролики, наевшись астрагала, сбились в такие драчливые стаи, что гоняли гризли по всей округе. Только происходить все это должно было где-то в других местах, потому что здесь, насколько я знал, астрагал не рос, да и гризли тоже не водились.
Я помню, как улегся наконец спать на диване в гостиной, а По стоял рядом с фонарем в руке, пока я снимал пиджак, вешал его на спинку стула, разувался и аккуратно выравнивал на полу ботинки. Потом, ослабив узел галстука, я растянулся на диване, и это было действительно удобно – в полном соответствии со словами По.
– Вы славно выспитесь, – пообещал он. – Когда Барни наведывался к нам, он всякий раз спал здесь. Барни здесь, а Спарки там, на кухне.
И вдруг, когда эти имена дошли до сознания, я вспомнил! Я предпринял попытку встать, и это даже наполовину удалось.
– Теперь я знаю, кто вы такой! – закричал я. – Вы Снаффи [5] Смит, тот самый, что был с Барни Гуглом, Спаркплагом и Саншайном и со всеми остальными в комиксе.
Я хотел сказать больше, но не смог, да и не казалось это ни слишком важным, ни особенно примечательным.
Я снова откинулся на диван, а Снаффи ушел, прихватив с собой фонарь, и было слышно, как стучит по крыше надо мной дождь.
Под этот звук я и уснул.
А проснулся с гремучими змеями…
5
Снаффи – это прозвище имеет сразу четыре смысла: «занюханный», «прокуренный», «диковатый» и «ворчливый»; как видите, все четыре соответствуют персонажу
2
Спас меня страх – грубый, леденящий страх, от которого я застыл в неподвижности на несколько секунд, позволивших мозгу оценить ситуацию и решить, как поступать.
Смертоносная, отвратительная голова лежала у меня на груди, нацелившись прямо в лицо, готовая в долю секунды, в краткое мгновение, какое способна уловить лишь ускоренная съемка, ударить и вонзить свои изогнутые клыки.
Стоило мне двинуться – и она бы ударила.
Но я не шелохнулся – потому что не смог, ибо страх, вместо того, чтобы побудить тело к инстинктивному движению, заставил его окостенело застыть; мышцы отвердели, сухожилия напряглись, и весь я покрылся гусиной кожей.
Нависшая надо мной голова,
Crotalus horridus horridis – лесная гремучая змея!
Она знала, что я здесь. Зрение, пусть и очень слабое, все же обеспечивало достаточно информации. Раздвоенный язык давал еще больше. А эти ямки измеряли температуру моего тела. Змея была поражена – настолько, насколько может быть удивлено пресмыкающееся. Она не была уверена, что надлежит делать. Кто перед ней – друг или враг? Для добычи слишком велик, но, может быть, представляет угрозу? И я понимал, что при малейшем намеке на угрозу эти смертоносные клыки вопьются в меня.
Тело мое застыло, окаменев от испуга, но даже сквозь пелену страха я отдавал себе отчет, что в следующий миг окостенение пройдет и я попытаюсь убежать, в отчаянии сбросив с себя змею. Однако охваченный ужасом мозг работал с холодной логикой отчаяния, подсказывая, что я не должен двигаться, оставаясь таким же куском замороженного мяса, как до сих пор. Это было единственным шансом уцелеть. Любое движение будет воспринято как угроза, и змея станет защищаться.
Я заставил себя как можно медленнее закрыть глаза – плотно, чтобы даже случайно не мигнуть, – и лежал в темноте, а желчь подступала к горлу и панически корчился желудок.
Нельзя двигаться, убеждал я себя. Не шелохнуться, не шевельнуть ни единой мышцей, не допустить ни малейшей дрожи в теле. Самым трудным было не открывать глаз, но я знал, что это необходимо. Змея могла ударить даже в том случае, если бы просто чуть дернулось веко.
Тело мое вопило, – каждая мышца, каждый нерв были пронизаны внутренней дрожью; казалось, с меня содрали кожу. Но я заставлял себя лежать спокойно – я, мозг, разум, сознание. И сама собою явилась непрошеная мысль о том, что впервые мои тело и разум вступили в такое противоречие.
Казалось, по коже перебегали миллионы грязных ног. Кишечник восставал, сжимаясь и извиваясь. Сердце билось так сильно, что я ощущал давление крови в сосудах – внутреннее давление, заставлявшее меня давиться и пухнуть.
А тяжесть по-прежнему лежала у меня на груди. По ее перемещению я старался определить, что происходит. Просто ли змея изменила положение? Или что-то обратило ее крошечный мозг к агрессивности? Может, именно сейчас тело ее приняло ту S-образную форму, что предвещает бросок? Или, успокоенная моей неподвижностью, гадина впустила голову, собираясь сползти?