Вы ушли с маршрута
Шрифт:
Но вообще могут попросить спеть что угодно. Классику, рок, шансон, даже народную. Бру это не нравится. Он начинает беситься, когда ему диктуют, что петь. А уж если прервут его или, не дай бог, засмеются – он может и в драку броситься. Поэтому никто не настаивает, чтобы он работал. Пусть дома сидит – это лучше, чем потом вписываться за него перед законниками или пострадавшими.
Жаль, конечно. Если бы Бру был поуравновешеннее, он мог бы золотые горы грести. Потому что, когда он поёт, все останавливаются специально, чтобы послушать.
Мы
Глава 5
Большая-большая ложь
Я сижу и жду Тин-Тину. Она сказала, что придёт через пять минут. Прошло уже пятнадцать. Её могли отвлечь. Но, скорее всего, она тянет время. Чтобы дать мне возможность осознать. Ну и самой собраться с мыслями.
От нечего делать открываю журнал по искусству, лежащий в стопке. Читаю: «КРЕТИНЫ РУБЕНСА». Бред же! Смаргиваю и вижу нормальный заголовок. Картины! Конечно же, «картины Рубенса»!
Вот и Тин-Тина. Входит с ворохом каких-то бумаг, на меня не смотрит. Кладёт бумаги на стол, садится в кресло, откидывается на спинку.
– Сольфеджио – три контроля, и все «неуд», – начинает перечислять. – Музыкальная литература – вообще нет зачётов. Просто литература – та же картина. История искусства – долг, дирижирование – долг.
– А дирижирование-то за что? – возмущаюсь я.
– Анна Сергеевна сказала, что не поставит тебе зачёт при таком твоём отношении… На индивидуальные занятия ты ходишь через раз, коллективные вообще игнорируешь. Пропуски… ну, ты сама всё видишь.
Я вижу. Накопилось.
– Александра, тебе не стыдно? С таким упорством стремилась поступить в колледж! С таким энтузиазмом начинала учиться!
Мне не стыдно. Мне жалко Тин-Тину. Она искренне переживает. Родных детей у неё нет, и она всех считает своими. И все наши проблемы принимает близко к сердцу.
– Что будем делать, Саш?
Тин-Тина опирается локтями на стол. Тот скрипит. Тин-Тина по весу-то не женщина, а богиня. А я пожимаю плечами. Ну что тут можно ответить? Всё исправлю? Больше не буду? Если разобраться, всё это пустые слова. И так понятно, что исправлю. Когда-нибудь. Времени на всё где взять? У меня и Нетопырь, и Лилька, и работу бросить нельзя.
Тин-Тина вздыхает.
– Ты не поняла, девочка моя. На днях у нас малый совет. В плане уже стоит вопрос о твоём отчислении.
Я недоверчиво смотрю на неё. Она кивает и поправляет бумаги, которые так и лежат у неё на столе.
– Да ладно, – вырывается у меня.
Это я скорее самой себе говорю, но Тин-Тина реагирует неожиданно бурно:
– А чего ты ожидала? И сколько я могу тебя защищать? Тем более что ты не даёшь мне ни единого повода.
Это так. И защищать меня, кроме неё, некому. Это я попала! Но мне нельзя на отчисление! Без диплома я никуда! На барах и клубах долго не протянешь. И я начинаю ныть все пустые слова, которые минуту назад даже подумать было стрёмно.
– Дело даже не в том, простить тебя или нет! – Тин-Тина снова сдвигает бумаги, они никак не желают лежать идеальной стопочкой. – Тебя простят, но где гарантия, что ты не станешь злоупотреблять доверием?
– Не буду! – всхлипываю я (докатилась!). – Обещаю.
– Поздно! – Тин-Тина тоже чуть не плачет.
Видно, что ей искренне жаль, но мне от этого не легче.
– Меня нельзя отчислять, – вытираю слёзы и смотрю прямо в глаза Тин-Тине. – Я больна. У меня патология Гротти.
– Что?
– Патология Гротти, – повторяю я. – Это когда сердцебиение учащается, а потом не приходит в норму, и сердце продолжает колотиться.
Брови Тин-Тины ползут вверх, она делает глотательное движение и складывает руки в молитвенном жесте. Руки у неё не музыкальные ни разу, пальцы толстые, на одном из них перстень со сверкучим камнем. Драгоценные камни так не блестят, скорее всего стекляшка. Я уставилась на перстень, потому что мне не хочется смотреть в её округлившиеся глаза.
– Что же ты сразу не сказала? – охает Тин-Тина. – Девочка моя! Тебе тяжело? Плохо? Может, водички?
Смешная и добрая Тин-Тина. Ну какая водичка? Святая разве что.
Трясу головой.
– Просто мне не до учёбы. Не вообще, а именно сейчас.
– Да, я понимаю, понимаю. Господи, да за что тебе это?
Вот тут я согласна. За что мне всё это? Я слишком молода и прекрасна, чтобы решать так много проблем.
– Я поговорю с советом.
Тин-Тина машет рукой в воздухе. Той, на которой перстень. А той, что без перстня, поправляет свои бумажки. Совершенно бесцельно: стопка в этот раз ведёт себя хорошо.
– Пусть тебе сделают скидку на твоё состояние, – продолжает Тин-Тина. – А сейчас иди домой и отдыхай.
Солнце добирается до Тин-Тины и, уже когда я стою в дверях, посылает от её сверкающего камня прицельный луч мне прямо в глаз.
Я иду по улице малость прибитая. Что я только что сделала? Оглушила Валентину Константиновну ужасной о себе новостью. Единственно из чувства самозащиты. И врать-то не хотела, просто понесло.
Вечером приходит маман. Позже, чем обычно, – у меня весь ужин съеден, посуда помыта. Для маман я не готовлю – вечерней едой ей не угодишь, а чаще всего она вообще не ужинает. Если захочет – в морозилке замороженные овощи.
Я собираюсь уходить вообще-то. Крашусь перед зеркалом. С маман не заговариваю. Ляпнешь что-то не так, потом разгребай, а у меня нет на это времени. Сегодня насыщенный вечер в «Козырьке» – это там, где я работаю без Банды. Придётся потрудиться, а завтра ещё и вставать рано.
– Мы совсем не видимся, – замечает маман.
Встала у меня за спиной и смотрит, как я обвожу веко розовым.
– Почти, – отвечаю я не сразу: стрелка – это серьёзно, она забирает всё внимание целиком.
– Что? – не понимает маман.