Вяземский
Шрифт:
Остафьево было не велико — в год покупки Вяземским в селе жили 152 человека. Согласно ревизской сказке, составленной 30 сентября 1811 года, — 159 человек. Крестьянские семьи носили простые русские фамилии — Ивановы, Петровы, Яковлевы, Никитины, Матвеевы, Алексеевы, Филипповы, Семеновы, Федоровы…
Получив Остафьево во владение, князь Андрей Иванович тут же взялся за перепланировку усадьбы согласно своему утонченному вкусу. Старые постройки, за исключением амбара, были снесены. Князь решил выстроить на месте ветхого матвеевского дома новый дворец, проект которого, согласно легенде, сам же и составил.
Современные специалисты по усадебной архитектуре считают эту легенду не более чем красивым вымыслом. А. Греч в 1925 году предположил, что руководил постройкой известный архитектор И.Е. Старов, ученик великого Кваренги. Но Старов с конца 1790-х отошел от архитектуры и вряд ли согласился бы выполнять частный заказ. Так что авторство Остафьевского дворца до сих пор остается невыясненным. Он строился в 1800—1807
Остафьеву неимоверно повезло — оно уцелело в огне революций, войн и мирных свершений, часто не уступающих войнам по разрушительности. Конечно, были в судьбе усадьбы и горькие, трагические события, но все же в сравнении с Отрадойсеменовским, Покровским-Рубцовом и в особенности Пущином-на-Наре, владением другой ветви Вяземских, Остафьево — прямо-таки воплощение благополучия. Там открыт музей, там сохранились и дворец, и пруд, и плотина, и парк, помнящий шаги Пушкина. Дом до наших дней дошел не совсем таким, каким он был при Вяземских. Еще в 1866 году разобрали ветхий бельведер на крыше, построили баню, новые теплицы, обнесли оградой храм, а основные изменения произошли уже в советское время, в 1950-е: были застеклены колоннады, к фасаду пристроена терраса с балюстрадой, полностью обновлена внутренняя планировка. Погиб остафьевский фруктовый сад, были снесены оранжереи, беседки в парке, мост и пристани на пруду. До 1990 года перед домом, на том месте, где когда-то располагался мраморный фонтан, высился бюст Ленина… Все эти «улучшения» сильно повредили дворцу, но, к счастью, затмить его прелесть все же не смогли. А в начале XXI века в усадьбе началась капитальная реконструкция, призванная вернуть дому изначальный облик.
Остафьево прекрасно всегда. И не скажешь сразу, чем именно — вроде бы ничего выдающегося нет в этом скромном желтом доме над прудом, в этом маленьком парке, в котором установлены памятники самым знаменитым гостям усадьбы и двум ее владельцам. Это не парадные, с размахом выстроенные и по роскоши тягавшиеся с резиденциями императоров Останкино, Кусково и Архангельское. Но все же есть в уголке обычной подмосковной природы что-то, заставляющее возвращаться сюда снова и снова, в разные времена года, по поводу и просто так. Лето — радостная зелень «круглого луга» перед дворцом, день Петра и Павла, всегда особо почитавшийся в Остафьеве; осень — лиственное золото под ногами на «русском Парнасе» и подернутый тончайшим октябрьским льдом пруд… Зима — издалека виден уютный дом, сияющий окнами, сугробы в парке, серебряные застывшие ветви лип. А весной кажется, что вот-вот на въездной аллее (она же плотина) покажется коляска, а в ней… Самый воздух здесь до такой степени напоен счастьем, ощущением Родины, так явственно помнятся и блистательные хозяева, и знаменитые гости, так мелькает за каждым поворотом пушкинская улыбка, что невозможно не согласиться: да, это воплощение Подмосковья, воплощение России, изящной, благородной, давней, почившей.
Впрочем, это сейчас Остафьево окутано таким роем ассоциаций и воспоминаний. А в дни князя Андрея Ивановича усадьба дышала молодостью. Сюда он в летние месяцы привозил детей. Шестерня с двумя форейторами поворачивала направо, проезжала плотину, на которой недавно появились изящные кованые решетки и фонари, огибала цветник (на нем помещались солнечные часы и пушка, выстрелом отмечавшая полдень) и подкатывала к ступенькам усадебного дома. Не было еще регулярного парка — только тоненькие деревца и кусты да липовая аллея, оставшаяся от Матвеевых. Из-за этой аллеи, очень понравившейся Андрею Ивановичу, и было куплено Остафьево. По обе стороны аллеи садовники устраивали боскеты. Из окон дома видны были пруд и речка Любуча — их не закрывали, как сейчас, разросшиеся деревья. На том берегу церковь Троицы, окруженная березами — на них в изобилии темнели грачиные гнезда… Левее — крестьянские избы, выстроившиеся вдоль московской дороги, а за дорогой вплоть до соседнего села Резанова тянулись поля… В новеньком дворце шли отделочные работы. На первом этаже Андрей Иванович разместил парадные покои и свой кабинет, служивший также библиотекой. Всюду на стенах — гравированные портреты французских и английских писателей в одинаковых узких рамках, развешанные симметрично друг другу, писанные маслом портреты русских царей, в комнатах — бюсты Сократа, Сенеки, Мольера, Лафонтена, Вольтера. В центре дома изящный небольшой зал-ротонда для парадных приемов, обставленный немногочисленными креслами и диванами с дымчато-голубой обивкой. Из зала можно пройти в парк. На втором этаже — жилые комнаты. Под домом — большие подвалы и кухня с облицованными кафелем стенами.
Ковчег минувшего, где ясно Дни детства мирного прошли И волны жизни безопасно Над головой моей текли; Где я расцвел под отчей сенью На охранительной груди, Где тайно созревал к волненью, Что мне грозило впереди; ГдеЭто Вяземский в Остафьеве 1857 года.
Едва окину я нетерпеливым взглядом И церковь у пруда, и дом с тенистым садом, И дальние холмы, и сизый мрак лесов, И липу древнюю, ровесницу веков, Которая от лет и громовых пробоин, Как изувеченный во многих битвах воин На старости своей красуется еще В зеленом, бурями разодранном плаще, Едва я подходил к сей милой мне картине, А память жизнь придаст кладбищу и пустыне.Это Вяземский в Бад-Киссингене 1863 года — но памятью в родной усадьбе…
Велик соблазн набросать лирическую картинку одинокой прогулки юного князя Петра Андреевича по берегам тихой Любучи, присовокупив к этому навеянные пейзажем образцы раннего творчества. Но увы и ах, первые воспоминания Вяземского об остафьевском парке совсем не лирические, а скорее жутковатые. Андрей Иванович воспитывал сына в строгости и приучал его ничего не бояться. С этой целью мальчика и оставляли одного в отдаленном уголке ночного парка, откуда он должен был самостоятельно (и, разумеется, без слез) выбраться. Учили плавать Петра такими же радикальными средствами — отец сам бросал сына в остафьевский пруд и уходил, даже не глядя, как тот выберется на берег… Впрочем, прогулки с любимым томиком тоже были, не могли не быть, но скупой на воспоминания о себе Вяземский о них умалчивает.
Разумеется, его воспитание сводилось не только к ночным приключениям в остафьевском парке. Больше всего князь Андрей Иванович мечтал видеть сына разносторонне образованным и собранным человеком. С этой целью он старался приобщить наследника главным образом к точным наукам, но ничего путного из этого не получилось — к алгебре и физике мальчик выказывал стойкое равнодушие.
Вообще Петр скорее побаивался отца, нежели любил его. Тот иногда смеялся выходкам сына, но куда чаще смотрел на него с холодным неудовольствием, и это молчаливое неодобрение было тяжелее иного скандала. Случалось князю Андрею Ивановичу и лично сечь наследника розгами (например, за тайком присвоенный персик), но чаще наказания были более оригинальными. Однажды отец заметил за обедом, что сын съел чересчур много хлеба и выпил слишком много воды. Юный князь стал возражать — кое-что на столе еще оставалось. Андрей Иванович тут же приказал посадить сына на хлеб и воду на весь следующий день. К чести Вяземского, он вспоминал об этом без малейшей обиды на отца.
Материнской ласки Петр лишился еще в раннем детстве. Княгиня Евгения Ивановна (так в России называли Дженни) помнилась ему смутно. «Личные мои воспоминания о ней очень темны и неполны, — пишет Вяземский. — Но по слухам знаю я, что и она была любезная хозяйка и помогала отцу моему делать дом наш приятным и гостеприимным». Сына она обожала. Но 12 апреля 1802 года, на сороковом году жизни, Евгении Ивановны внезапно не стало. Похоронили ее за городом, на иноверческом кладбище на Введенских горах. Для князя Андрея Ивановича смерть ее стала тяжким ударом, от которого он так и не смог оправиться. А сын помянул мать в стихотворении «Введенские горы», написанном через шестьдесят семь лет после ее кончины…