Выбор Геродота
Шрифт:
Кимон понял, что тянуть больше нельзя.
Нехотя поднявшись, он подошел к жаровне. Вроде бы поворошил угли, но кочергу из руки не выпустил. В глазах зажглась ненависть. Пора положить конец предательствам в Афинах — раз и навсегда.
Теофраст начал что-то понимать. Грубо оттолкнул за лицо Мегакла. В Несиота швырнул пустой канфар. Заворочался — огромный и страшный, словно разбуженный медведь.
Почти встал, но вдруг схватился за горло. Тяжело задышал, распространяя вокруг себя запах горького миндаля. Потом зашатался и рухнул
Кимон со всей яростью ударил его кочергой по голове. С разворота, словно орудовал пастушьим посохом — как в молодости на уроках Дадаса. Теофраст дико закричал. Повалившись на бок, он судорожно комкал свой хитон. Филомела испуганно закрылась подушкой.
Кимон бил и бил, пока откупщик не затих. Вся правая сторона лица Теофраста представляла собой кровавое месиво. Один глаз вытек, веко другого еще некоторое время подергивалось.
— Теперь ты точно Киклоп. — Стратег презрительно сплюнул.
В зал сунулась волчица. Увидев окровавленное тело, застыла. Филомела замахала на нее руками: "Уходи!" Мегакл с Несиотом допивали вино, старательно отводя взгляд от трупа.
— Отвезешь его к Илиссу, — приказал гетере Кимон. — Привяжешь к ногам камень и столкнешь в воду. Только замотай в саван, чтобы не узнали. — Он бросил на ковер мошну с монетами: — Это передашь порнаям за молчание. Если будут болтать, кончат так же, как Теофраст. Тебе опасаться нечего — я помню добро.
Гетера быстро закивала, размазывая сурьму по щекам.
Вода тихо плескалась у трех валунов.
Критий веслом оттолкнулся от берега. Мойры равнодушно смотрели, как лодка отчаливает. Они все знали наперед, поэтому борьба людей за свою жизнь казалась им тщетной.
Крупный черный баклан вышагивал по песчаной полоске. На камнях осталась лежать брошенная второпях сеть. Прибой вылизывал следы от ног, пока они совсем не исчезли.
Дрио стояла на носу лодки, прижимая к себе Феодора. Иола из-за спины сестры смотрела на встающую в рассветных сумерках громаду Коса. Молодая женщина рукой поглаживала начинавший округляться живот. Парус пока ещё не набрал ветра, поэтому Херил с Геродотом налегали на весла.
Формион помогал Критию ворочать руль.
Старик смотрел на удалявшийся берег без сожаления: не будешь ведь выкапывать надгробие с могилы жены, а больше у него там ничего и не осталось.
За Арконнесом парус выгнулся — осенью с гор начинал задувать влажный муссон. Критий затянул узлы на тросах. Когда беглецы проплыли мыс Термерий, открылась бескрайняя бирюзовая даль.
— Мама, почему папа остался? — спросил Феодор.
Дрио погладила сына по вихрастой голове.
Решила, что разговаривать с ним надо, как с взрослым:
— Папа должен наказать Лигдамида за смерть Паниасида. Но потом он к нам приедет.
— Убить? — допытывался Феодор.
Дрио кивнула:
— Да… Обязательно приедет… — Она посмотрела
— А бабушка? — не унимался сын.
Дрио со вздохом ответила:
— Кроме нее, за могилой дедушки некому ухаживать.
— Мы ее больше не увидим?
Не сдержав слез, Дрио поцеловала сына в затылок. Он больше ни о чем не спрашивал…
Старик вел перегруженную лодку по мелководью, где волны были не такими высокими, как в открытом море. Миндийцев и кариандийцев он не боялся: рыбаки в чужие дела не суются, им не до того — надо семьи кормить.
Однако его беспокоило, что до Самоса плыть не меньше пяти дней. Критий плохо знал акваторию пролива за Термерием, хотя надеялся, что тихие бухты здесь тоже есть. Ночевать беглецы будут в горах, а ему, похоже, придется дремать на гребной скамье…
Возле берега Скирон был бессилен. Лодка шла медленно, но уверенно — ветер с суши не давал парусу провиснуть. На закате старик причаливал в первой же бухте, где не горели огни.
Позади остались Минд, Карианда, Баргилии, Иас, Дидима… Большие города беглецы старались проплывать ночью. Еду покупали в рыбацких деревушках, а воду брали из горных ручьев.
Латмосский залив они пересекли, не заходя в Милет. Критий торопился — приближалось время штормов, от которых не укрыться даже у берега. Последнюю остановку сделали на мысе Трогилия.
Тихим вечером Геродот и Херил сидели на склоне горы, любуясь, как над полосой земли на горизонте садится солнце. Казалось — вот он, Самос, рядом, а плыть до него завтра придется весь день.
Друзьям никто не мешал. Критий еще не вернулся из бухты, где наметом ловил сардин. Феодор с Формионом рубили ветки для шалаша. Женщины стряпали у костра.
— Мы еще вернемся в Галикарнас. — Голос Геродота звучал уверенно.
— Ты — да, — ответил саммеот. — А меня там точно не ждут. И вообще — я скоро буду дома. Меня заждались мать и сестра.
— Чем займешься?
— Чем и раньше — стихами. Они кормят семью. А ты?
Геродот задумался.
Потом спросил:
— Скажи, кто-нибудь написал историю Самоса?
Херил неуверенно протянул:
— Да вроде бы нет… Мне это в голову не приходило.
— Зря. У вас было много интересных событий. Вот, например… Ты знаешь историю про чашу Креза? Мне ее дельфийский профет рассказал.
После того, как саммеот отрицательно мотнул головой, он продолжил:
— Царь Лидии Крез подарил лакедемонянам золото для статуи Аполлона. В знак благодарности они решили поднести ему медную чашу на триста амфор. Так вот… Лакедемоняне утверждают, что, когда корабль с даром проплывал мимо Самоса, островитяне напали на него и похитили чашу. Саммеоты — наоборот: обвиняют лакедемонян, будто они сами продали эту чашу на Самосе, узнав о покорении Лидии царем персов Киром. Есть и такие, кто подозревает послов во лжи: чашу продали, а потом обвинили островитян в грабеже. И кто прав?