Выгодный риск
Шрифт:
Войдя в сыскную, как по-простому называла Ферапонтова Сыскную часть Управления московской городской полиции, вдова огляделась и осталась крайне недовольна увиденным. Судя по всему, и в сыскной полиции старательно праздновали Масленицу.
Тут надо заметить, что раз в год Первопрестольная погружалась в безграничное веселье, о каком в столичном Петербурге не могли и мечтать. Последнюю неделю перед Великим постом, называемую Сырной или Мясопустной, весь народ московский, независимо от чинов, званий, сословий, службы, богатства или вероисповедания, праздновал Масленицу (по-старинному Масляницу). Праздновал так широко, что последствия были
Один из чиновников сыска, самый юный, спал на сомкнутых стульях (заметим, что это был Актаев, который вечером не рассчитал своих сил). Другой, по виду старший, жадно пил из стакана, потирая живот и подливая из опустевшего графина (разумеется, Лелюхин, Василий Яковлевич, кто же еще). И даже самый приличный из них, не молодой и не старый, оперся головой о руку, тяжело дышал и обмахивался платочком. Кирьяков Леонид Андреевич вчера вечером был приглашен знакомым купцом на угощение и так объелся дармовыми блинами с икрой паюсной, икрой свежей зернистой, севрюгой, лососиной и прочими закусками, что не спал ночь. Но дурнота не оставляла.
Взявшись за стул, Ферапонтова села на той стороне стола, что предназначалась для просителей.
– Вам чего? – спросил Кирьяков, не поднимая страдающую голову.
– Жаловаться пришла, батюшка, – сказала вдова тоном, не оставлявшим надежды. – Бедная и всеми гонимая вдова чиновника Ферапонтова, мещанка.
На гонимую, а тем более бедную, вдова слабо походила.
– Жалобы принимает участок полиции…
– Была в участке, пристав Носков, жулик известный, к вам отослал.
– К нам нельзя. Идите вы… – тут Кирьяков опомнился и сдержался, – …идите в участок, все к ним… У нас всего лишь разбой, кражи, трупы, ну и тому подобное…
– Так потому что труп, к вам пристав направил…
Кирьяков на всякий случай приподнял голову: мертвецов с почтенной дамой вроде бы не было. Насколько позволял видеть туман перед глазами.
– Где труп? – только спросил он.
– Я – труп, – сообщила вдова.
Ну ясно: сумасшедшая, что с нее возьмешь. Такие порой заглядывают в сыск.
– Мадам, я очень рад, что вы труп, хотя выглядите чудесно. Идите домой, отдохните, попейте водички, микстурки, чайку, кваску, сбитню, молочка, настоечки, ликерчика, винца, глядишь, и отпустит…
Подобного издевательства Ферапонтова не стерпела и жахнула старческим кулачком по столу. Кирьякова немного подбросило, а спящий Актаев чуть не свалился со стульев.
– Ты со мной, батюшка, шутки не шути, я мужа двадцать лет назад схоронила… Говорю тебе: меня трупом назвали.
– Кто же посмел? – с дрожью спросил Кирьяков.
И тут Ферапонтова выложила обстоятельства возмутительного случая.
Надумала она оформить страховку, все-таки возраст уже такой, что того гляди помрешь. И отправилась в страховое общество. Пришла с документом, как полагается. А клерк посмотрел на нее и говорит: «Не можем с вами договор оформить, по бумагам вы уже умерли». Ферапонтова, конечно, возмутилась, как это ее раньше времени в покойники записали. Но не помогло, стоят на своем: умерла, и все тут. Она, конечно, пошла с жалобой к главному управляющему. Да только один ответ: по документам умерла, значит, второй раз
Выслушав, Кирьяков уверился в одном: пожилая дама если и сумасшедшая, то очень хитрая. Так складно врет. И вроде трезвая как стеклышко.
– В каком страховом обществе вас записали в мертвецы? – спросил он.
– В «Стабильности», в каком же еще…
Как раз недавно Кирьяков заинтересовался страхованием собственной бесценной жизни: вносишь страховые платежи, а через пять лет получаешь приличную сумму с процентами. Если, конечно, доживешь. А помрешь – так выгодоприобретатель разбогатеет.
Кирьяков тщательно изучил рекламные предложения страховых обществ, каких в Москве было в избытке. Тут тебе на выбор: и гигант «Россия», и «Якорь», и «Урбенк», и «Эквитебль», и Северное страховое общество, и «Помощь», и «Отечество», и «Нью-Йорк», и даже «Саламандра». Хотя в «Огненной ящерице» страховали только от огня. Предложения были схожие, выбрать трудно. В итоге Кирьяков так и не решился: представил, как умрет, а денежки его достанутся кому придется, и желание отпало. Кстати, рекламу «Стабильности» тоже изучал. Даже склонялся остановить выбор на них: предложение было чуть выгоднее прочих. Хотя общество не самое крупное. И вот, извольте, новость: живого человека трупом назвали, а денежки старухи наверняка прикарманили.
Разбираться сил у Кирьякова не имелось. Но и отделаться от вдовы не было возможности. Положив чистые листы, подтолкнув чернильницу с пером, он просил ее изложить обстоятельства подробно. А там видно будет…
Ферапонтова принялась водить пером по бумаге.
От скрипа Кирьяков морщился, будто мозги кололо иголками. Но терпеливо снес до последней запятой и подписи, которую вдова выводила особо тщательно. Он обещал дать знать, как только проведет розыск. И пообещал бы что угодно, лишь бы старая ведьма наконец оставила его в покое. Вдова пригрозила заглянуть, если через три дня не будет известий. Отсрочка Кирьякова устраивала, он от души пожелал ей всего доброго. То есть сдохнуть поскорее, чтобы не мучить больного человека живым мертвецом.
– Экое дельце-то занятное, – сказал Лелюхин, когда шаги беззащитной вдовы стихли. – Живой труп явился собственной персоной… Пушкину бы приглянулось.
Кирьяков готов был хоть сейчас отдать жалобу. Кому угодно. И особенно Пушкину. Общение с вдовой Ферапонтовой – редкое, если не сказать, незабываемое удовольствие. Другу не пожелаешь, а вот Пушкину – всегда пожалуйста. Ничего такого Леонид Андреевич вслух не произнес, а попросил у Лелюхина немного водички. Из той, что осталась в графине.
Да и где этот хваленый Пушкин? Ау, Пушкин, где ты?
Нету Пушкина.
Который день службу прогуливает под благовидным предлогом. И все ему с рук сходит.
Москва еще куталась в снежные покровы. По мерзлому февральскому насту сани лихо подкатили к старому дому на Большой Пресненской улице. Извозчик поторопился откинуть меховую накидку и галантно предложил пассажирке варежку, чтобы ловчее встала из саней. Вернее – руку в овчинной рукавице. Прямо как завзятый кавалер. Дама в меховом полушубке и шапочке с озорным перышком одарила за любезность рублем и улыбкой.