Выход где вход
Шрифт:
Вид сгоревшего Манежа и пустота на месте гостиницы, деликатно прикрытая бумагой, Веру сильно обескуражили. Окрестности столичного Кремля для неё связывался с чем-то незыблемым. Она, конечно, знала об участи Манежа и гостиницы. Но где-то в глубине памяти по-прежнему бултыхалось выражение 'центральное руководство', мелькали картины энергичной стройки, стремительного и эффективного обновления. По её представлениям, иначе и быть не могло. Кремль обязывал. Встретить здесь невнятицу и разруху она меньше всего ожидала.
Вере припомнился Маринин рассказ о том, как они с Костей наблюдали памятный пожар Манежа. Туда стеклись все окрестные жители, все, кто смог глубокой ночью добраться пешком. Люди как завороженные глядели на полыхавшее свечой здание. Слабые отсветы озаряли затянутое черными клубами небо. Зубчатые стены и деревья Александровского сада сквозь плотный дым были едва различимы. Тогда все тоже наперебой вспоминали войну 1812 года, как и они вчера — со Светланой Савельевной.
А как рушили гостиницу, Вера видела своими глазами. Так случилось, что ровно в тот момент она пересекала площадь. Обломки пепельных стен крушила мощная машина, похожая на экскаватор, но с чугунным ядром вместо ковша. Под её напором открылось, что густо-серые стены внутри были красными, как кровь, — из-за кирпича. Багровая щебенка брызгами летела во все стороны. Пыль стояла на много метров над землей. Земля гудела и содрогалась. Этот скромный апокалипсис теперь прикрыли картинками с надписью: 'Включи воображение!'.
Тоскливое запустение воскресило в Вериной памяти утренний разговор с Костей — о гробах и пепелище как основе национального пейзажа. Строка 'любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам' и так весь день моталась в голове. Стучала как оторвавшаяся доска или кусок железной обшивки с крыши. Неприглядные руины возле Красной площади подтверждали Костину правоту. Хотя Вере не слишком-то хотелось в этом признаваться.
Нырнув в один из неприметных переулочков, она словно наткнулась на доброго знакомого. Обрадовалась крохотному зеленоватому особнячку с белыми колоннами. Он был весь как плющом обвит лепниной. Под крышей — изящный барельеф с гербом. Вокруг прилепилось несколько деревьев, обнесенных оградкой. Из каждого окна торчали ящики кондиционеров. Вера подивилась: особнячок ещё и их на себе тащит. Цепко держится за землю, не дает себя снести. Вот это — другое дело! Мимо таких домиков прогуляться — одно удовольствие. Не то что те унылые развалины возле площади.
А вон впереди и церковка, чуть-чуть не доходя до Лубянки. Рядом со входом прикручена новенькая, издалека поблескивающая доска, — не то латунная или, может, медная. Вера скользнула взглядом по надписи: 'храм Софии Премудрости Божией у пушечного двора, что на Лубянке, воссоздан по благословению Патриарха Московского и всея Руси, усердием Федеральной службы безопасности'. Остановилась и перечитала заново: 'Усердием Федеральной службы безопасности'. Не сразу поняла, что же её так царапнуло. Ах, вот оно… Стилистический диссонанс. Какое-то языковое несоответствие. 'Усердием', или 'от щедрот', или 'богоугодным попечением', но не могла такая фраза завершаться словами 'федеральная служба безопасности'.
Вера настороженно покосилась на необъятное горчично-серое здание, занявшее всю противоположную сторону Лубянки. Стоглазым Аргусом возвышалось оно над потоками людей и машин. Всевидящие, хоть и незрячие, глазницы окон источали 'любовь к отеческим гробам'. А совсем близко — прямо под стенами Кремля — располагалось главное в городе кладбище. 'Гробы' и 'пепелище' в сердцевине Москвы придавали пушкинской строке призвук дурного пророчества. А Костины шутки, как ни пыталась Вера от них отмахнуться, преследовали её с настойчивостью ожившего памятника. Местечко здесь, видишь ли, не для жизни…
Вера бросила досадливо-прощальный взгляд в сторону Кремля, собираясь спуститься в метро. И вдруг застыла, сраженная воспоминанием. Ей разом припомнился ни один какой-то день, а разгорающийся детский восторг, прыгающее до пят сердце и томительное предвкушение. С такими чувствами она ждала в детстве, обмирая, похода с мамой на Красную площадь. Тряслась от страха, что за какую-нибудь провинность её могут лишить обещанного чуда. Не поведут к пылающей звезде и не покажут издалека понурую очередь, змейкой изогнувшуюся от Александровского сада к мавзолею. Для Веры это было чуть ли не самой яркой мечтой детства — постоять в той очереди. Нудные очереди в магазинах и поликлинике не могли с ней даже сравниться! Очередь к мавзолею вела в самую глубину зловещей тайны, непостижимой умом. Каменные складки гранитного куба скрывали главную загадку жизни — волшебным способом открытый и строго оберегаемый от чужаков эликсир бессмертия.
Маленькой Вере казалось вполне убедительным, что Кощей Бессмертный способен не умирать никогда. Ведь его жизнь была спрятана на кончике иглы, а игла — в яйце, а яйцо — в утке, которая в зайце. И сундук со всем этим висит на высоком заветном дубе, прикованный цепями. Но каким образом дяденька, про которого ей рассказывали, остается бессмертным? Почему не выйдет из заточения и не научит этому других? Почему он позволяет смотреть на себя как в зоопарке нескончаемым толпам праздных туристов и истощенных паломников? И зачем ему 'выходной день'?
На эти и другие вопросы она бы наверняка нашла ответ, если бы смогла попасть в недра манящей красно-гранитной пещеры. Но ей никогда не разрешали постоять в той очереди. Обычно монумент был закрыт для посещений, когда они с мамой выбирались погулять к Кремлю. Или очередь туда снова оказывалась бесконечной и двигалась 'в час по чайной ложке'. Так говорила мама, отказывая девочке Вере в её заветном желании. А той в ответ думалось, что 'в час по чайной ложке' принимают лекарства. Наверное, бессмертный дяденька подкрепляется очередью как микстурой. Может, без неё и не продержался бы столько лет! Получалось всё очень похоже на Кащея из сказки — бессмертие и тут пряталось на кончике иглы, прикинувшейся терпеливой очередью.
Словом, ничто так не завораживало и не изумляло Веру в детстве, как погребальный монумент, возведенный в сердцевине её родного города. Он был самой важной его точкой, чем-то вроде 'яблочка' мишени. Больше нигде не встречалось такого дива, как открытый для поклонения на главной площади, торжественно и тщательно охраняемый могильник. Попасть туда было ничуть не проще, чем перенестись за тридевять земель и семь морей на ковре-самолете. Просочиться в игольное ушко дозволялось только избранным или самым самоотверженным и терпеливым.
Поэтому походы к Кремлю казались Вере прямым путешествием в сказку. Особенно после того, как умерла бабушка. До этого прижизненное бессмертие Веру мало волновало. Она даже толком не понимала, как можно умереть и что для этого надо сделать. Но, потеряв бабушку, которая была для нее самым близким человеком, всерьёз озаботилась свойствами микстуры, принимаемой 'в час по чайной ложке'. Ведь если дяденьке внутри гранитного куба это помогло, значит, и бабушка сумела бы не уходить под землю?