Выход где вход

Алексеева Татьяна Сергеевна

Похоже, мысль о новой собаке и впрямь простукивала в голове у Лидии Сергеевны. Вера никогда еще не видела её такой общительной. Приближаясь к искомому дому, они уперлись в вывеску кафе. Лидия Сергеевна вдруг сбавила шаг и поделилась воспоминанием:

— У нас раньше рядом с домом тоже было что-то вроде забегаловки. Называлось — 'Сосисочная'. Потом две первых буквы от вывески отвалились, и получилась 'сисочная'. Так довольно долго и провисело. Весь район посмеивался. Через год это кафе уже называлось '…чная'. А теперь осталась одна только буква 'я'.

Зашли в квартиру. С порога было видно, что она — 'холостяцкая'. В нос шибанул едкий

запах табачного дыма. Квартира была прокурена до бетонных плит. Обои, оконные рамы, двери, — воняло всё. Пока Лидия Семеновна вяло ходила по комнатам, Вера пыталась понять, из чего складывается это холодновато-грязное ощущение 'холостяцкой квартиры', - квартиры, в которой отсутствует… Но что именно? Женская рука? Здесь сравнительно чисто, пыль протерта. Нельзя сказать, чтобы был беспорядок. Ничего лишнего не валяется, почти всё прибрано. Подумав, определила для себя, что много больше, чем руки, не хватает женского взгляда… Взгляда, который бы увидел это пространство как целостность. Понял бы — что с чем тут должно быть взаимосвязано! А то вроде бы необходимые вещи присутствуют, но всё друг от друга как-то отдельно.

После просмотра Лидия Семеновна впала в свое обычное безразлично-подавленное состояние:

— Вроде ничего. Количество комнат и планировка могут подойти. Надо дочке с зятем показать — вдруг им понравится. А мне все равно, куда меня повезут. Чувствую себя как чемодан. Будь что будет. Какая разница, где умирать?

Вера вздрогнула, вспомнив кремлевский могильник и мрачные Костины остроты. Чёрный ворон в тот миг не взмахнул крылами, не вскружил унылой тенью над головой. Но всклокоченная ворона хитрым глазом на них косила, унося подальше в клюве где-то подобранную куриную косточку.

На обратном пути Вере на мобильник позвонил Кит и запричитал просительно:

— Слушай, заедь по дороге к тем старикам! Ну, в смысле — заезжай… То есть не могла бы ты к ним заехать? Мне их дочка опять звонила… Я ей… это…э-э-э-э… сказал, что наша встреча была отложена из-за болезни. А то начну объяснять, что у меня тогда машина не завелась — обидится, не поймет.

Пришлось заехать ещё и к старикам — супружеской паре, тоже решившей меняться из-за детей. Они жили недалеко от телецентра. Район тот хоть и ценится, но квартирка сама по себе оказалась никудышная. Впечатление с ходу портила стойкая вонь в подъезде, которую ничем не вытравишь. Похоже, в подвале дома десятилетиями разлагались дохлые кошки. Окна квартиры выходили на козырек подъезда с непрестанно хлопающей дверью. Малогабаритная конурка у хозяев оказалась совсем без прихожей. Вешалку для пальто и уличную обувь приходится держать прямо в комнате. Сидячая ванна в одном шаге от унитаза. Кухонька — узким и тесным пеналом.

Тем трогательнее было видеть, насколько старики к своей обители прикипели. Как терзались при одной мысли о расставании с родным жилищем.

— Ох, у нас тут и ящичек для продуктов за окном сделан. Муж своими руками сколотил. Так всё удобно! На кухне сам сделал полочки. И вот эту тумбочку сам смастерил.

Древняя металлическая кровать с шишечками была застелена чистейшим, хоть и протертым от времени одеяльцем. На вздыбленную подушку любовно наброшена ажурная салфетка. Другие такие же салфетки, искусно вязаные крючком, украшали узкий стол, тумбочку. Прикрывали старомодный серенький телевизор и подоконник. Хозяйка поскромничала. Нахваливая мужа, умолчала о том, какая сама она — мастерица.

У Веры комок подкатил к горлу при мысли, что значило для них обустройство квартирки. Как они гордились и как в свое время были счастливы тем, что

вот такой-то шкафчик или полочка сделаны своими руками. С горечью представила, что это и был их вклад в жизнь. Та толика личного творчества, которая была им отпущена. Чуть ли не единственная возможность обновить мир, оставить след после себя.

— Так больно нам уезжать отсюда! — сокрушалась хозяйка, придвигая к Вере граненый стакан в резном подстаканнике и алюминиевую миску с пряниками. — А поделать ничего нельзя. Детям к нам далеко ездить, если заболеем. Сейчас-то мы пока еще держимся… Но когда свалимся, плясать вокруг нас будет некому. У детей — свои семьи, все работают.

Пока Вера беседовала со стариками, в ней росло и крепло ощущение, что исподволь они просят её придумать — как бы им остаться на месте и никуда не переезжать. Головой они, конечно, так не считали. Готовились обречь себя на переселение. Но почему-то прониклись к ней доверием и надеждой. А она всегда реагировала на скрытые, потаенные запросы тех, кто обращался к ним с Китом за помощью. И за годы привыкла, что видимые намерения человека могут совсем не соответствовать его сокровенным желаниям.

Кивая и улыбаясь старикам, Вера их почти не слушала, поскольку всё для себя определила. Оставалось лишь пообщаться с хозяйскими детьми, разъяснив невозможность обмена. Придумать что-то неотразимое, чтобы не таскали потом сюда ещё десяток риелторов и не мучили родителей. Впрочем, в глубине души она прекрасно понимала, что новые риелторы здесь обязательно появятся.

Изображение старика-ветерана красовалось фотографией на стене — молодого, готового к исполнению приказов, с медалями и в военной форме. Поймав Верин взгляд на фотографию, хозяин принялся пространно комментировать — где, что и в каком году. Его кожа — забронзовевшая, в глубоких складках, рельефная, — напоминала пересохшую землю или съежившуюся кору дерева. Супруга была чуть порозовее, поулыбчивее. Но вместе они вызвали у Веры почти физическое ощущение прикосновения к земле. Только к земле уже не плодоносящей, не цветущей, а усохшей до истощения, беззвучно молившей об отдыхе и покое.

Да еще жутковатое название их района — Останкино. Истлевающие под землей останки когда-то живых людей словно заявляли о себе этим названием. Петькин некромант с воплями: 'I live again' внезапно воскрес в Вериной памяти. Выскочил как чертик из шкатулки, — будто в насмешку. Не познавший телесного воплощения, обитающий в безопасном виртуале, некромант не внушал ни ужаса, ни сочувствия. Он и близко не ведал о страданиях живых и теплых людей, сроднившихся с каморкой теснее гроба. А им, этим старикам, никогда не приходило в голову протестовать и рушить своё жалкое обиталище, рваться к чему-то большему. Наоборот, они сумели одушевить любовью шероховатые покосившиеся стены. Отдали свою плоть, свои глаза, свои руки для обустройства приютившей их нелепой конуры. И, не ропща, светились тихой радостью от причастности к чуду преображения. Хорошо, что Костя всего этого не видит. Он бы тут же припомнил Вере, что 'местечко здесь — не для жизни'.

Хлопоча вокруг гостьи, муж и жена продолжали свои рассказы. Все близкие им по возрасту друзья и родственники — давно на кладбище. Сами они ездят туда аккуратно и заботливо. Прибрать, покрасить. Вымести листья или снег, оградку поправить. Поздравить всех лежащих там с праздниками. На исходе разговора старик с трепетом — как в самом задушевном, самом интимном, — признался:

— А наше кладбище тут близёхонько! Нас там все ждут — не дождутся. Каждый день к могилкам ходим с родными разговаривать. Ну, разве можно из таких мест уехать?